Поместье. Книга II

Дорогая Сонечка, давно хотел тебе написать, но не знал твоего адреса. Когда я уезжал из Варшавы, у тебя не было постоянного жилья, было неизвестно, чем ты будешь заниматься и где окажешься завтра. Я узнал от родителей, что ты скитаешься по углам, и могу то же самое сказать о себе. За последние пару месяцев я сменил столько гостиниц, меблированных и всяких прочих комнат, что просто голова кругом. Должен тебе сказать, что я так и не сообщил родителям всех обстоятельств своего отъезда, хотя она требовала этого при каждом удобном случае. Инстинкт сразу подсказал мне, что эта авантюра долго не продлится. По письмам от родителей я вижу, что ты выполнила обещание ничего им не говорить, и я благодарю тебя за это от всей души. Я думал, что они узнают обо всем от Сабины, но она тоже молчит. Хорошо, что их не втянули в это болото.

Да, моя милая Соня, ты была права, тысячу раз права. Я поступил, как глупец и самоубийца. Я всегда считал себя практичным человеком, а тебя романтичной барышней, но должен признать, что ты разбираешься в людях гораздо лучше меня. Даже не могу рассказать, сколько я испытал за это время. Кажется, с тех пор как я уехал из Варшавы, прошли не месяцы, а годы. Мне уже не верится, что у меня есть сын, хотя я безумно скучаю по Кубусю, не забываю о нем ни на минуту и часто вижу его во сне. Понимаю, что не должен вываливать на тебя эту грязь, но нужно кому-нибудь выговориться. Я буквально раздавлен, и морально, и физически, поэтому выложу тебе всё. Наверно, я бы покончил с собой, если бы не папа с мамой. Не хочу причинить им такое горе на старости лет. У них и так не очень-то сладкая жизнь.

Если бы я захотел рассказать тебе обо всех своих злоключениях, обо всем, что я вытерпел от этой авантюристки, пришлось бы написать целую книгу. Так что буду краток. Едва мы уехали из Польши, она совершенно переменилась, в нее словно какой-то бес вселился. Она стала ужасно нервной, начала жаловаться, что скучает по детям, что она больна, что она сделала глупость и так далее. В Берлине она так оскорбила горничную, что я не смог поверить своим ушам. Она стала ужасно скупой, ругалась с официантами и с кем ни попадя, постоянно напоминала, что у меня нет денег. Вдруг ей пришла в голову безумная идея: ехать не прямо в Париж, а сначала в Монте-Карло. Там в гостинице она познакомилась с евреем из России, неким Миркиным. Чтобы описать этого типа, надо быть Тургеневым или Прусом. У него есть привычка: он просыпается среди ночи и требует подать жареную утку. Он везде появляется с телохранителем, который еще приводит ему уличных девок. Прости за такие слова, но это правда. Денег у него как грязи, он экспортирует меха из Сибири в Западную Европу, продает бухарские ковры и черт знает что еще. У него где-то жена и взрослые дети, ему лет шестьдесят пять, не меньше, и вдобавок он слеп на один глаз. Ты бы видела, как быстро спелись эти два проходимца, он и Клара. Будто уже сто лет знакомы. Я сразу словно перестал для нее существовать. Когда-то она продала себя Калману Якоби, а теперь нашла еще более старого и отвратительного. Калман-то хотя бы человек порядочный.

Сонечка, ты, наверно, смеешься, читая эти строки. Ведь ты меня предупреждала. И почему я тебя не послушался? Надо было плюнуть сразу же, но я был растерян и совершенно измучен всеми этими событиями. У меня просто не было сил принять какое-нибудь решение. Я, как последний идиот, потащился с ней в Монте-Карло и получил по заслугам сполна, а может, и чересчур. Там этот старый пес начал играть в рулетку и спустил несколько тысяч. Клара тоже захотела испытать судьбу и тоже проиграла больше тысячи рублей. Похоже, у нее были великие планы: она хотела увести этого Миркина у жены и опять стать миллионершей. Но он тоже не дурак. Пока ему не надоело, он развлекался с ней, кормил ее икрой и поил шампанским, но потом получил какую-то телеграмму (а может, и соврал, что получил) и срочно уехал. Обещал вернуться, даже оставил в Монте-Карло своего секретаря или кто он там ему. Черт его знает, что он придумал, но, так или иначе, его секретарь тоже скоро исчез. Разумеется, наши отношения на этом закончились. Я увидел всю ее жестокость. Сонечка, ты не поверишь, но были дни, когда я буквально голодал. Двести рублей, которые у меня были, ушли на дорожные расходы. Короче говоря, мы простились, вернее, расстались, не простившись. Она потом еще пыталась помириться, загладить свою вину, но, каким бы негодяем я ни был, все-таки я пал не так низко, как она. Я ушел от нее с проклятиями на устах, но проклинал я не столько ее (грязь — она и есть грязь, что с нее возьмешь), сколько себя и свою глупость. Я долго не решался написать Сабине, просто не мог. В конце концов написал, но она не ответила, и я не могу ее за это осуждать. Я предал всех и вся: ее, себя, сына. Но самое страшное, что я полностью потерял уважение к себе. Ужасно каждый день засыпать и просыпаться с мыслью, что ты подонок и тряпка. Надеюсь, ты никогда не испытаешь ничего подобного.

Зачем я тебе жалуюсь? Чем ты можешь мне помочь? Я в тяжелейшем положении, у меня не осталось ни франка. Продал золотые часы и вообще все, что у меня было. Я мог бы вернуться домой или уехать в Америку, но нет денег на дорогу. Я должен за гостиницу, в которой сейчас живу. Завидую каждой собаке на улице, каждой кошке, каждому червяку. Это не просто слова, это действительно так. Сонечка, скажу прямо: ты обязана мне помочь. Вышли мне сто пятьдесят рублей. Где ты найдешь эту сумму, я не знаю. Ты говорила, родители скопили для тебя приданое. Естественно, я всё тебе верну с огромной благодарностью. У меня нет никого, кроме тебя. Если ты тоже от меня отвернешься, мне останется только одно: умереть.

Сонечка, не обижайся на меня за такие слова. Мне очень плохо. Никогда бы не подумал, что за столь короткое время человек может пройти через такой ад. В Париже не топят, в комнате жуткий холод, но еще холоднее у меня на душе. Хочу попросить тебя еще об одном. Не могла бы ты встретиться и поговорить с Сабиной? Я ужасно с ней поступил и готов заглаживать вину всю оставшуюся жизнь. Расскажи ей, в каком я положении. По ее ответу ты поймешь, сможет ли она меня простить.

Милая Сонечка, Европа прекрасна, элегантна, свободна, но я не вижу ее красот, слезы застят мне глаза. Я не могу рассмотреть ни Елисейских Полей, ни площади Согласия, ни Лувра, ни Монпарнаса. Вокруг меня только мрак и печаль. Я думал, что знаю французский, но, наверно, я все забыл, а может, никогда его и не знал. Поляки, которые здесь живут, ненавидят евреев, а у евреев одно достоинство: благотворительная столовая, куда я хожу обедать, чтобы не помереть с голоду. Это столовая Израильского альянса[82]. Да, твой брат стал попрошайкой. Что за типы здесь встречаются, просто невозможно описать. Никогда бы не подумал, что на свете есть такие уроды. Конечно, тут есть и другие люди, но у меня не хватает смелости, чтобы попытаться с ними сблизиться.

Впрочем, моя дорогая, получается слишком много желчи для одного письма. Целую тысячу раз. Если ты не сможешь ничего для меня сделать, хотя бы напиши. Твой ответ уже будет большим утешением.

Твой несчастный брат Александр