Помню тебя

Для этой не существовало неловких ситуаций и всякой дребедени с настроениями и чувствами. Жить у нее значило — уметь жить со вкусом. Снова и снова Инну Прохарчину привычно прибивало течением к людям такого типа. А других, видимо, не очень интересовала она сама. Аэлита уверенно перехватила сохранившиеся у нее снабженческие связи и немедленно расширила их — почти необозримо, подключив к ним свои знакомства в области дефицитных автозапчастей и зубных протезистов. И отхватила себе такую дубленку! И вечернее платье типа японского кимоно… Похожее на спадающий с нее купальный халат. Теперь носили экзотическое.

Аэлита будоражила и вызывала досаду. Жизнь Инна Кузьминична воспринимала теперь как битву, в которой нужно выстоять, не сдавая позиций. За окном ее квартиры на Сущевском валу размеренно грохотало уличное движение, так что подрагивали и звенели рюмки в шкафу, и это усиливало чувство какой-то чересколесицы в ее жизни.

Был у нее продолжительный роман с командированным на курсы инженером. Но уехал инженер Чистяков не простясь: облегчил для себя задачу прощания и объяснения.

Значит, не было и тени тепла между ними! Да что там решать: было ли, не было. Не нужна была! Да и он ей не был нужен…

Она настороженно и скованно подобралась. Срывала раздражение на Никите. Тот флегматично тянул:

— Ну, махен, ты теперь каждый день не с той ноги встаешь…

Тринадцатилетний оболтус свойски посоветовал: курить бы она, что ли, начала — успокаивает. Угадал… На работе она иногда затягивалась, Аэлита угощала «Кэмэлом».

И поступал Никитка назло, абсолютно во всем назло! Она не отпускала его однажды с ребятами куда-то за город с ночевкой. Особенно не вдавалась — перешла на упреки: он где и с кем угодно, лишь бы не дома, так и выметает его! Он уехал без разрешения.

Какую ночь провела… Ведь так и не успела спросить: что они там задумали? Подняла на ноги детскую комнату милиции.

Когда он явился, выставила за дверь с рюкзаком…

Где он был после этого еще одну ночь? Обежала всех его приятелей! Это же сознательная жестокость: знал, что она через полчаса с ума сойдет. Но не подождал на лестнице. И потом отмахивался от ее бессильных и угрожающих расспросов. И снова хотел уйти…

Это была новая, нащупанная им власть Никитки. И она опасливо отступилась. Никакой ни у кого подлинной связи и права на другую душу… Даже по крови, даже с сыном. Или это сам воздух в их доме так пропитан давнишним раздражением и беспокойством, что здесь неуютно сыну? Застарелое одиночество словно отталкивало еще дальше от всех окружающих.

Она попала в мир, где все неразличимо. Сама не понимала, что происходит с нею. Ориентирами в жизни мелькали только сменяющие друг друга модные вещи, которые нужно было доставать. Уследить было трудно. Носили «пестрые пряди» — теперь длинные волосы и «без бровей». Решиться ли на брючный костюм? Другие носят… Никитка, тот требует джинсы.

И не хватало, постоянно не хватало денег. Было непонятно, как это она когда-то томилась душой в отделе выставок, ведь сейчас в результате всех метаний она получает еще и на пару десяток меньше. Инна Кузьминична взялась, чтобы подработать, за составление библиографического сборника. Нужно было подбирать из разных источников публикации по строительной тематике. Но подвигалось туго. Нужна была привычка к кропотливой работе и интерес к строительному делу. Первый же раздел, фундаменты — был странен и скучен…

Заведующая Иловайская, сухонький сверчок с прерывающимся голоском, предостерегала ее: раз она не знает библиографию, лучше не браться. Инна Кузьминична высказала ей все! Что же тогда она должна в жизни?! Должна ведь она — если она одна — зарабатывать и обеспечивать сына? Про смешные очечки колесами на ее остром носу («Горе от ума!» — буркнул когда-то Никитка об однокласснике в очках, и она тогда шикнула на него) теперь вот близко к этому выложила растерявшейся старушке.

Аэлитка смотрела на Инну Прохарчину вполне одобрительно. Но про очки — это уже ни к чему. Она посоветовала замять скандал.

Инне Кузьминичне и самой было стыдно, и она извинилась перед заведующей, снова взвинченно обвиняя, просила понять ее… Библиография осталась за ней.

Подбор публикаций для сборника застрял на отоплении. Надо признать, что половину тянула за нее Аэлитка. Она тормошила Инну, предлагала какую-нибудь модную вещичку. Вообще недоумевала, приглядываясь к усталой и издерганной Инне Кузьминичне. И по-своему пыталась помочь.

Это она сосватала ей Альберта Шейника.

А на улице-то была весна… Солнце сквозь невидимую дымку большого города едва ощутимо курилось и истаивало светом. Серый снег сминался в пешеходную слякоть. Городская весна почти неприметна. Инне Кузьминичне невольно вспомнилась отчаянная глиняная топь бурцевских проселков и нахлынувшая мощь запахов от лесной опушки и фермы в низине. Подумала, что все никак не съездит домой. Не раз собиралась в отпуск, но останавливало, что не к кому. Родные места — это еще и родные люди. Изредка грустила о них. Почему-то всегда весной.