Помощник. Книга о Паланке

— У нас ученик был, славный мальчонка, красивый такой и сноровистый, — начала она и, заметив, как Волент насторожился, продолжала: — Родом снизу, из Быстрицы, и, когда его мать умерла от чахотки, приехал к тетке, он тогда уже кончил городскую начальную школу. Во время каникул ходили они с теткой по лесу, ну и так подружились, что ему вниз даже и вернуться не захотелось. Не собирается и не собирается: мол, лучше будет работать в лесу, деревья сажать, с лесником короедов искать, больные деревья обозначать, ловушки вырубать, кору жечь, так вот здесь и будет жить. Только ничего из этого не получилось: лесник себе до этого уже другого нашел и отказывать ему не мог, хотя мальчишка ему нравился; и правда, умный был и, как говорят, обе руки у него правые. Вот однажды вечером примчалась к нам тетка Довалиха… то да се, потом вдруг спрашивает, не мог ли бы мой Речан взять мальчишку на бойню: мол, плачет он, что ему, сироте, в городе делать. Начали мы договариваться, я говорю ей, увидим, мол, что на это мой скажет, Речан, значит, но он начал брыкаться: никто, дескать, ему не нужен, зачем? Что он, один не справится? Словом, не захотел, но, когда дочь начала, мол, одного человека не прокормим, что ли, и брата, мол, у нее нет, тут отец растаял. Когда она сказала «брата», он сразу замолчал, потому что он, как и все мужики, мечтал иметь сына…

— В общем, взял, — подал голос Волент.

— Без разговоров, — поддакнула она, забывшись, по-деревенски вытерла рот, но тут же опомнилась, тряхнула головой и продолжала: — Взял, конечно, взял… Начал он у него учиться, все им были довольны, Речан не мог нахвалиться. Все шло ладно… Палё, так его звали, к нам тоже привязался, но пуще всего к нашей Эве. Узнал, что это благодаря ей попал к нам. Уж так он к ней относился… Заботился, как о сестре, да, скажу я тебе, как о сестре родной, может, еще лучше, но сначала мы думали, что они, мол, еще дети. А она? Не успели мы опомниться, а она уж так радовалась, когда была с ним, что я ничего такого отродясь не видала. Они глаз друг с друга не сводили, друг без друга из дому ни ногой, по целым дням шушукались, хихикали, все время вместе: и в костел, и из него… до самого вечера нельзя было их развести. Я ломала голову, как мне тут быть, мне-то все это не больно нравилось, знаешь, дело молодое, долго ли до греха? Но уж как это старого, Речана то есть, задело за живое! Ты бы и не подумал. Он тоже заметил, и ему это сразу не по сердцу пришлось, хотя он тоже говорил себе, что дети, мол, они еще, не беда, если радуются друг на друга. Только, говорю тебе, потом его разобрало. Вдруг, как у него всегда бывает, когда ему что-то стукнет в голову, начал к мальчишке придираться и шпынять, что бы тот ни сделал, все не по нем, ворчит и ворчит. Палё только глаза на него таращит, спрашивает меня, чего это с мастером такое, понять ничего не может. А в старике злость так и кипит, заладил убрать и убрать, убрать сорванца, мол, пока еще не поздно, пока не случилось чего плохого, и так он к нему цеплялся, любой ценой хотел убрать его, чтоб он не заглядывался на дочь. Решил от него избавиться, так взревновал парня к нашей Эве…

— Мы уже почти на месте, — заметил Волент.

— Сейчас, — с досадой ответила мясничиха.

— Да я только потому говорю, что вот проедем этот каньяр, поворот, значит… и на месте, — извинялся Волент неловко. Слушал он все это очень внимательно.

Речанова продолжала:

— И мальчик ушел. Ушел без единого слова, только утром его уже и след простыл! Гордый был, Эве тоже не хотел плохого, чувствительный был, вежливый, воспитанный. Ну, что потом наша Эва вытворяла! Боже тебя упаси от такого! Ругала нас не переставая, в особенности отца, а он, дуралей, еще объяснять ей пытался, но этим только подливал масла в огонь. Она кричала, что покончит с собой, зарежется косой, со скалы прыгнет, в воду бросится, из дому уйдет… ну ужас что вытворяла, как бешеная была, будто ума лишилась… есть не хотела, по ночам ревела, по двору бегала в одной рубашке: мол, чтобы простудиться, пусть Господь Бог возьмет ее к себе. Стоило отцу в комнату к ней войти, в окно выпрыгивала… Никакого с ней сладу не было. Потом, представь себе, с собственным отцом разговаривать перестала, только зыркнет на него глазом, и все. Уж он так каялся: чего, мол, наделал; до него дошло, что не надо было так круто, сам потом говорил, что можно было иначе приступить к этому делу, послать мальчика куда-нибудь… Сам уже признал потом, что ничего такого бы не случилось, если бы они и поженились, все равно ведь собственного сына у него нет, некому дело оставить. Ревность-то прошла, и начал соображать головой.

— И он к вам больше не вернулся? — спросил Волент.