Помощник. Книга о Паланке

Как только Волент узнал, что Эва субботним вечером (в субботу, в субботу! — повторял он исступленно) придет к нему, он не терял времени зря. Чтобы от ожидания не потерять голову, он прибегнул к проверенному способу здешних мужчин, о котором узнал еще мальчишкой: начал умеренно, но систематически пить, чтобы поддерживать в себе хорошее настроение, ничего не пугаться и ни о чем не думать, для того чтобы в критический момент не растеряться и не сплоховать. После нескольких дней такого питья с ним уже ничего подобного не могло приключиться, наоборот, считалось, что эта процедура делает из мужчины — во всяком случае, так утверждали в городе — просто неутомимого любовника. Он в этих делах был не новичок, а теперь, попивая вино, внушал себе, что будет при свидании нежным, ненасытным, гениально изобретательным и оригинальным. Одни нервные центры алкоголь у него притупил, другие, напротив, оживил.

Он шел домой, самоуверенный, как петух, глубоко убежденный, что сегодня вечером он получит Эву навсегда. В полупьяной голове у него роились банальные и затасканные, но испытанные слова. Его мужская сила извергнется сегодня вечером, подобно вулкану, и, поддерживаемая неукротимой волей, не истощится до самого утра, кичился он сам перед собой. У него, как у всякого метиса и южанина, от природы был на это талант, развитию которого способствовала пища, ремесло, характер и все тяжелое, темное и таинственное, что скрывалось в его натуре, сам Паланк со всеми проявлениями своей жизни послевоенного времени, в которой было и то, что после всякого мора и опустошения толкает даже святую невинность помышлять о грехе.

Он прибавил шагу. Дома его ждала работа: нужно богато накрыть стол, заставить его фруктами — в первую очередь нарезанными дынями и арбузами, блюдами салатов, всевозможного мяса, кувшинами вина, бутылками крепких напитков, соками и апельсинами из ЮНРРА, орешками, сладостями, пирожными и, конечно, цветами, цветами. Чтоб стол был как на старинных картинах, роскошный и изобильный, какой здесь и полагалось делать ради такого случая.

Речанова ничего этого не предполагала. Как только в сумерках она вошла в дом и увидела возле богато заставленного стола своего будущего любовника, пристально и нетерпеливо смотрящего на зажженную свечу, ее охватила дрожь. Когда он увидел, что она открывает дверь, его как током ударило, он вскочил, чтобы зажечь люстру, но, словно сраженный, бросился на колени и так и двинулся к ней, сгорая желанием прижаться к ее жаркой и теплой плоти. Она следила за ним с нескрываемым возбужденьем, а сама быстро и ловко отстегивала подвязки, чтобы он, боже упаси, не порвал дорогих шелковых чулок…

11

Мясник Штефан Речан теперь только и делал, что стоял в дверях своей лавки, курил одну сигарету за другой и бросал зернышки кукурузы в столб; каждый вечер на нем зажигался яркий фонарь, установки которого он наконец добился, но покоя это не принесло. Перед закрытием Речан нервничал еще больше, так как его ожидала дорога домой, где все было по-старому и где он не навел никакого порядка, как, храбрясь перед самим собой, собирался сделать. Единственным очевидным решением, на которое обратили внимание все, было то, что он отпустил усы, отчего выглядел еще более несчастным. Это решение, по всей вероятности, имело тот же смысл, что и жест Яношика под виселицей, когда тот от бессилия и жажды действовать — она ведь никогда не покидает настоящего мужчину — разодрал на себе рубашку.

Если в коридоре хлопала дверь, Речан вздрагивал, и только уже потом до него доходило, что это сквозняк открыл дверь, ведущую из коридора во двор, так как и жестяная дверь из коридора в лавку дрожала.

И всякий раз он бледнел, качал головой и после минуты оцепенения плелся закрывать наружную дверь. У него начала болеть ступня — по всей вероятности, от сильного желания выглядеть жалким, достойным сожаления. Закрыв дверь во двор и в лавку, он некоторое время стоял и вслушивался, не запер ли кого-нибудь в коридоре. Глазами прикидывал, далеко ли до ножа, который находился на прилавке. Тяжело дышал. Потом медленно брел к двери на улицу, чтобы окончательно прийти в себя на солнце поздней прекрасной и теплой паланкской осени.

На дворе трещал забор: Волент Ланчарич с учеником отправляли на тот свет одного за другим быков старым способом — когда оглушенное ударом животное в кожаной маске с клином на голове на полной скорости врезалось лбом в забор; они управлялись без Речана. А дома? Там он тоже никому не был нужен, словно и не существовал.

Стемнело. Речан сидел на застекленной веранде, и в ногах у него играл маленький радиоприемник. Он слушал голоса далеких городов, и ему не мешало, что он не понимает их, главное, что они были сильные, глубокие, густые, свидетельствующие об уверенности и спокойствии дикторов. Собаки у него уже не было, остался один приемник.