Помощник. Книга о Паланке

Речан, уж коль в торговле он не мастак, должен оказать семье услугу хотя бы формально. Эва подросла, ее пора вывозить в свет. А это уж обязанность отца. Завязывание знакомств с молодыми людьми здесь тоже было как бы видом коммерции и, естественно, делом родителей, а если отец отсутствует, дело теряет необходимую солидность: ему не достает отцовского благословения. Жена что-то вроде визитной карточки мужа, она должна уметь одеваться и вести себя, но только муж является гарантом семьи — ее главой.

На больших вечерах, балах и вечеринках две одинокие женщины появляться не могли, это считалось дурным тоном. Мать и дочь это знали и поэтому на большие приемы отправлялись в компании с каким-нибудь семейством, причем старались устроиться так, чтобы его глава имел репутацию солидного господина и близкого друга семьи. Но Речанова жаждала и более узкого, более интимного общества, стола поменьше и более откровенных разговоров в тесном семейном кругу, в обществе элегантно одетого мужа — отца, с которым она могла бы оперативно обсудить новое знакомство дочери.

Во время вечерних прогулок по городу они проходили мимо освещенных окон кафе «Метрополь», «Паланк», «Централ», смотрели внутрь на тяжелые хрустальные люстры, красные плюшевые кабинеты со смеющимися и веселящимися людьми в вечерних туалетах, для которых оркестр, размещенный за танцевальным кругом, играл грустные и сердцещипательные танго, и проклинали косность отца: несмотря на свое богатство, они не всегда, когда им хотелось, могли позволить себе эту радость, доступную всем состоятельным паланчанкам. Запахи вечернего города, его шум, этот вечный шум зелени, настоятельно напоминающий людям о быстротечном времени, о краткой поре молодости и невозвратности ее мгновений, лишь усугубляли в них чувство обиды, которую наносил им Речан.

Сейчас Речанова думала о себе, именно сейчас, покачиваясь в рессорной коляске. Она старела. С горечью, которая в последние месяцы все чаще посещала ее, она думала и о том, что до сих пор не пережила в своей жизни ничего захватывающего. Хоть бы у дочери жизнь сложилась лучше. Лучшая жизнь — то есть лучший супруг. Она представляла его себе энергичным, стройным, элегантным, нежным и богатым мужчиной, хотя никто конкретный из живущих в городе не приходил ей на ум.

Минуту смотрела на дочь, сонную, бледную, но, как ей казалось, красивую, и ей хотелось сжать кулаки — такой прилив энергии чувствовала она, решив сделать для нее все возможное и невозможное.

Дела теперь вела она сама. Если муж спрашивал о чем-то, она отделывалась общими словами — здесь, мол, у каждого из них свои заботы: у него лавка, у нее счета и дом, а Волент в первую очередь занят покупкой скота и выгодными сделками. Каждый из них выполнял свои обязанности, даже маленький Цыги, ученик, старался, только вот с мужем не было сладу. Шляпу, которую она ему купила, он носить отказался, костюм и зимнее пальто не надел ни разу, кожаные перчатки, галстук, запонки носить не умел, вид брюк гольф из клетчатого английского материала вызывал у него смех, он, проклятый, предпочитал расхаживать по городу в своих ужасных сапожищах, галифе, полушубке или коротком пальтеце, в старом свитере из овечьей шерсти, прожженном и засаленном, и в этом отвратном картузе, который не снимал с головы вот уже десять лет, с тех пор как облысел. Уговоры не имели никакого воздействия, даже дочь не смогла ничего поделать с упрямством отца, а это уже было нечто невиданное.

Почему он такой упрямец? Ведь раньше-то он не был таким. Раньше просто не было случая, чтобы он не исполнил ее желания. Этой перемены она объяснить не могла. Они никогда не говорили между собой о таких вещах, как достоинство и самоуважение, про такое они и не умели разговаривать, но, думала она, даже последний извозчик с хутора знает, в отличие от ее мужа, что он не может себе позволить забывать о них, если хочет когда-нибудь стать хотя бы барским кучером. У мужа нет ни капельки честолюбия, констатировала она.

Она старела.