Понимание медиа: Внешние расширения человека

Другой удобной отправной точкой для прояснения различия между горячими и холодными средствами коммуникации является «практическая шутка», или розыгрыш. Горячее письменное средство коммуникации исключает практический и участный аспект такой шутки настолько безоговорочно, что Констанс Рурк в своей книге «Американский юмор»[67] вообще не рассматривает розыгрыш как шутку. Для письменного народа розыгрыш с его тотальной физической вовлеченностью столь же неприятен, как и каламбур, сбрасывающий нас под откос с рельсов ровной и единообразной прогрессии книгопечатного порядка. И в самом деле, грамотному[68] человеку, совершенно не сознающему крайне абстрактную природу такого средства коммуникации, как книгопечатание, «горячими» кажутся более грубые и участные формы искусства, а «холодной» — его абстрактная, исключительно письменная форма. «Можете заметить, мадам, — говорил с бойцовской улыбкой доктор Джонсон, — что я хорошо воспитан вплоть до ненужной скрупулезности». И доктор Джонсон был прав, предполагая, что «хорошее воспитание» стало означать беловоротничковый акцент на одеянии, способном соперничать со строгостью печатной страницы. «Комфорт» заключается в устранении визуального упорядочения в пользу такого, которое допускает непроизвольное участие чувств, т. е. в утверждении такого состояния, которое исключается, когда какое-то одно чувство, в первую очередь зрение, разогревается до точки превращения в доминирующую ситуационную команду. С другой стороны, в экспериментах, в которых устраняются все поступающие извне ощущения, субъект начинает неистово заполнять и достраивать свои чувства чистыми галлюцинациями. Таким образом, разогревание одного чувства имеет тенденцию оказывать гипнотическое воздействие, а охлаждение всех чувств обычно вызывает галлюцинации.

ГЛАВА 3. ОБРАЩЕНИЕ ПЕРЕГРЕТОГО СРЕДСТВА КОММУНИКАЦИИ В СВОЮ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ

21 июня 1963 г. газетный заголовок возвестил:

НА 60 ДНЕЙ ОТКРОЕТСЯ ПРЯМАЯ ЛИНИЯ «ВАШИНГТОН — МОСКВА»

Лондонская служба «Таймс»,

Женева:

Вчера Чарлз Стил со стороны Соединенных Штатов и Семен Царапкин со стороны Советского Союза подписали соглашение о создании линии экстренной связи между Вашингтоном и Москвой…

По сведениям, полученным из американских официальных источников, эта линия связи, известная как горячая линия, будет открыта в течение шестидесяти дней. В ней будут использованы арендованные коммерческие линии связи, один кабель, беспроволочная связь и телетайпное оборудование.

Решение использовать горячее печатное средство коммуникации вместо такого холодного и участного, как телефон, крайне неудачно. Принятию такого решения, несомненно, способствовала книжная склонность Запада к печатной форме, и основывалось оно на том, что печать безличнее телефона. В Москве печатной форме придается совершенно иное значение, чем в Вашингтоне. Равно как и телефону. Любовь русских к этому инструменту общения, столь созвучная их устным традициям, определяется тем богатым невизуальным вовлечением, которое он обеспечивает.

Русский пользуется телефоном для достижения такого рода эффектов, которые мы обычно связываем с энергичной манерой беседы любителя хватать собеседника за воротник, чье лицо находится от вас на расстоянии двенадцати дюймов.[69]

И телефон, и телетайп как конкретизации бессознательной культурной предрасположенности Москвы, с одной стороны, и Вашингтона, с другой, служат приглашением к чудовищному взаимному недопониманию. Русский прослушивает комнаты с помощью жучков и шпионит ухом, находя это вполне естественным. Вместе с тем, его выводит из себя наша визуальная разведка; ее он считает совершенно противоестественной.

Принцип, в соответствии с которым все вещи на каких-то этапах своего развития проявляются в формах, противоположных тем, которые в конечном счете они представляют, известен с древности. Интерес к способности вещей обращаться в процессе эволюции в свою противоположность очевидным образом присутствует во множестве наблюдений, как глубокомысленных, так и шутливых. Александр Поуп[70] писал:

Чудовищен порок на первый взгляд,

И кажется, он источает яд,Но приглядишься, и пройдет боязнь,Останется сердечная приязнь.[71]