Попаданец Павлик Морозов I

Но детский в памяти образ и живая Рина — совершенно разные люди. Оказалось, что она тоже любит поэзию и помнит множество французских стихов. Так хотелось поговорить именно по-французски, рассказать ей про Рембо, про Верлена… Но приходилось лишь слушать женскую болтовню, да подкладывать на стол вкусняшки (я от матушки вовсе не пустым приехал, привез и сметанку домашнюю, и недавно сбитое маслице, и самогону домашнего бутылку…), а время для артистов в Москве было голодное.

— От матушки, — пояснил я, — в деревню недавно ездил к родне, матушка в коровнике работает. Кушайте девушки на здоровье.

Хлеб у меня тоже был домашний, пышный.

Но совсем молчать было неприлично, особенно вспоминая страсть Веры в купе. Процитировал неизвестного им Маяковского:

Я хочу быть понят родной страной,А не буду понят —                                 что ж?!По родной стране                               пройду стороной,Как проходит

                       косой дождь.

Начался спор о том, мог ли Владимир написать подобные упаднические. Богемный спор ни о чем… Боже, как я соскучился по этим салонным бормотаниям со всеми и в одиночестве, обо всем и ни о чем!

Но в голову упрямо лезли строки дурацкого приблатненного шансона из будущего:

Здесь каждый камень чем-то знаменит,Здесь все поэты или поэтессы.Утесов Леня — тоже одессит,И Вера Инбер тоже из Одессы.Багрицкий Эдуард был одессит,И здесь же он слагал стихотворенья,Саша Пушкин тем и знаменит,Что здесь он вспомнил «чудное мгновенье…»

А когда Вера аккуратно втягивала чай выпуклыми губами, моему подростковому телу становилось горячо и знобно. Вспоминались её вялые груди во время поездки по Беломорканалу. Всплывали строки ранней поэзии Инбер:

Милый, милый Вилли! Милый Вилли!Расскажите, мне без долгих дум —Вы кого-нибудь когда-нибудь любили,Вилли-Грум?!Вилли бросил вожжи… Кочки, кручи…Кеб перевернулся… сделал бум!Ах, какой вы скверный, скверный кучер,Вилли-Грум!

«Даже и без фрейдовского психоанализа, ритмические покачивания кеба настырно влекут нас к забавной истории рыжей Селесты и краснорожего Полита из мопассановского „Признания“, которые сделали, тоже покачиваясь на рессорах, свое нехитрое дело, свой „бум“ в дилижансе, влекомом белой клячей с розовыми от старости лошадиными губами»[134].

Вера Инбер. Васька свист. Читает Лена Устименко. — https://youtu.be/aUoddCQEx0Y

Они явно были сыграть с крепким подростком в «тройняшку», но готов ли был я забавлять тридцатилетних женщин. Перемены в стране, всякие там революции всегда влекут падение сексуальных норм. Так было сейчас, так будет потом — в девяностых. Но я вырос в нравственном окружении, в патриархальном сибирском городе, в наполовину аристократической и наполовину мещанской семье. Мой мозг, разум усиленно боролись с порывами тела, с влечением бодрого спинного мозга — древнейшего составляющего сущность зверя, недавно вставшего на задние лапы.

«А убивать этично? — строго спрашивало сознание. — А потрахаться с двумя миниатюрными молодыми бабами тоже этично, — подтверждало подсознание».

Перепады давления заставили меня побелеть и покраснеть потом.

— Ты смотри, как мальчик волнуется, — сказала Рина. — Он на тебя смотрит, как лев…

— Ну тебя он тоже рассматривал внимательно. Сама Рина Зеленая к бедному ребенку заявилась…

Я плюнул на приличия и начал прощаться:

— Вы, дамы, кушайте, кушайте, а я пойду — мне надо. Дверь просто прикройте, там английский замок, он щелкнет и закроет. Мерси, как говорится, за визит, но меня в МУРе ждут, у нас сегодня патруль на Ваганьковском, там хулиганы завелись, памятники портят.

И смылся, не слушая возражений. И восторженно напевая на лестнице злую эпиграмму:

Что за штучка Вера Инбер —Тонкий нос, высокий лоб!Все смотрел бы я на Инбер,Все смотрел бы на неё б… —

которая при произнесении вслух приобретала совершенно нецензурное звучание.

Как, впрочем, и строка из ее поэмы про Степана Разина:

«Ты шашкой оловянною взмахни и сгоряча,сруби лихую голову до самого плеча…»