Поповичи. Дети священников о себе

«На следующий день нам сказали, что сегодня ночью будет Пасха, когда воскрес Иисус Христос. Этот день прошел также: покатались в коляске, Анюта покормила индюков и кур. А когда было 5 часов, то мы с Аней легли спать. Читатель спросит, почему так рано. Потому что сегодня в 12 часов мы собирались на службу. Но заснуть мы не смогли – нам так хотелось пойти погулять. Заснули мы с Аней в одиннадцатом часу ночи, и то нам не хотелось засыпать, и мы сказали, чтобы нас обязательно разбудили. Без двадцати минут двенадцать мама с папой начали нас будить. Но мы никак не могли проснуться. Тогда папа посадил мне на кровать котенка, которого звали Пушок. Он полез ко мне и нечаянно царапнул меня. „Ой-ой-ой!“ – закричал я и засмеялся. Сразу повеселел, оделся и пошел на улицу».

Через сорок лет я вернула Алеше, теперь уже священнику отцу Алексею, его рассказ: мы напечатали его в издательстве при храме Космы и Дамиана на Маросейке.

Дядя Коля – Николай Евгеньевич Емельянов[9]

– был каким-то до невозможности настоящим. Настоящим мужчиной, христианином, папой. Я его побаивалась, испытывала восторженный трепет, и одновременно он внушал самые добрые, сердечные, странно щемящие чувства (когда человека хочется защитить от мира, бережно укрыть). Хотя, пожалуй, так можно сказать обо всех папиных друзьях. Математики, художники, писатели, переводчики – профессии, безусловно, были важны, но вторичны перед их настоящестью. Нами, детьми, больше всех занимался дядя Коля. Он, например, считал, что каждый человек должен приходить в Кремль хотя бы раз в месяц и не отступал от этого правила никогда: водил туда сначала детей, а потом и внуков. В моем детстве храмы в Кремле были закрыты или работали как музеи, но ему было важно оказаться внутри стен, где история его страны и его Церкви представала воочию. С ним мы исходили немало улиц нашего города. А летом дядя Коля организовывал для нас походы: Радонеж, Дивеево, Печоры. Мы ночевали в палатках, сами готовили на костре, пели духовные песни (практически утерянный сегодня жанр), которые он бережно собирал в тетрадочку… Уже тогда я поняла, что походы и жизнь без условий – не самое любимое мое занятие. Рюкзаки были огромные, тяжелые – мы тащили с собой палатки, спальники, еду. А у меня еще и непременная подушка, обеспечивавшая минимум удобств, – мне не нравилось спать на сложенном в комок свитере. А вот любовь к странствиям прочно поселилась во мне и преследует по сей день. Как и бесконечное обожание настоящей Москвы. Впрочем, об узнавании ее расскажу чуть позже.

Семья наша разрасталась. После Даши появилась Таня и последним Петя. Стало довольно тесно, что никоим образом не влияло на главное правило: приличной барышне, пусть и живущей в коммуналке, надлежало получить классическое образование: французский, литература, музыка. Уроки я делала за обеденным столом (письменный не помещался), читать можно было и лежа на кровати, а вот виолончелью приходилось заниматься на общей кухне – в комнате постоянно спали младшие дети, кто два раза в день, кто один… Словом, спали круглые сутки. Найти в деревянных полах подходящую для шпиля дырочку не было проблемой. Чуть сложнее приходилось с нотами. Но, если никто ничего не готовил, их можно было пристроить на плиту. И вот уже по квартире льются школярско-тоскливые звуки гамм и этюдов. Сверху с развешанных под потолком панталон, кальсон и полотенец на меня капает вода, а напротив сидит вечно пьяненький дядя Володя и покачивает ногой в сандалии в такт «Сурку» Бетховена. Я играю, не подозревая, что Даша не спит. Она, страшно довольная, обнаружила, что стул можно придвинуть поближе к столу, преодолев одно препятствие за другим, добраться до моих тетрадей и лежащих рядом цветных ручек и карандашей и рисовать, рисовать, рисовать…

Впрочем, раз я заговорила о виолончели, значит, я уже учусь в школе. Конечно, раз барышне требуется французский язык, необходима и школа с улучшенным его изучением. Таковая обнаружилась по другую сторону от метро Бауманская (не так давно я была там и видела заколоченные двери, выбитые стекла. Не знаю, что случилось, но было горько). Папа (тогда уже не киновед, а начальник отдела в Министерстве приборомашиностроения и алтарник в храме Иоанна Предтечи на Пресне) ежедневно провожал меня в школу. Путь занимал минут 20. И каждый день в эти 20 минут он по фразам, по возгласам, по молитвам объяснял мне службу (думаю, что и себе тоже). Через сорок лет отец написал книгу «Полет литургии», идея которой, по его собственному признанию, родилась в тех коротких походах.