Поправка-22

— И вас не угнетает ваша безнравственность?

— О, я сугубо нравственный человек, — уверил его с насмешливой серьезностью аморальный старик, поглаживая нагое бедро полногрудой брюнетки, которая обольстительно полулежала на втором подлокотнике его кресла. Он сидел, словно самодовольный владыка, в убогой роскоши своего голубовато-облезлого трона и разглядывал Нетли с ехидной ухмылкой, по-хозяйски положив обе руки на бедра голых девиц.

— Что-то не верится, — с трудом выговорил Нетли, заставляя себя не смотреть на руки старого греховодника. — Решительно не верится.

— А ведь это полнейшая правда. Когда немцы вошли в Рим, я приплясывал на улицах, вроде молоденькой танцовщицы, выкрикивая «Хайль Гитлер!», пока окончательно не охрип. И даже размахивал нацистским флажком, который выхватил у маленькой девочки, пока ее мамаша пялилась в другую сторону. А когда немцы ушли, я выскочил на улицу встречать американцев с бутылкой прекрасного бренди и корзиной цветов. Бренди-то я припас для себя, а цветы — чтобы швырять в наших освободителей. И первая моя роза досталась одному майору — черствому и чопорному на вид, но наверняка доблестному, потому что он ехал в первой машине. Мой бросок оказался на редкость удачным — я попал ему прямо в глаз. Видели бы вы, как он зажмурился и отпрянул!

— Майор… де Каверли! — задохнувшись от изумления и вскакивая с побелевшим лицом на ноги, воскликнул Нетли.

— Вы его знаете? — радостно спросил старик. — Замечательное совпадение, верно?

— Так вот кто ранил майора… де Каверли! — не услышав из-за удивленного возмущения последней реплики старика, в ужасе вскричал Нетли. — Да как же вы посмели это сделать?

— Вам бы следовало спросить меня, мог ли я этого не сделать, — хладнокровно сказал ему старый злодей. — Поглядели бы вы, с каким идиотским чванством восседал в машине этот майор — голова огромная, лицо надменное, — ну просто бог Саваоф на престоле, а не человек. Я засветил ему в глаз розой «американская чудная». По-моему, очень подходящий к случаю сорт. А по-вашему?

— Это было чудовищное злодеяние, — гневно осудил старика Нетли. — Преступный и воистину непростительный поступок. Майор… де Каверли служит у нас начальником штаба.

— Вот оно что, — с насмешкой отозвался бесстыжий старик и ущипнул себя, в припадке гаерского раскаяния, за остренький подбородок. — А вы еще говорили, что у меня нет нравственных принципов. Я сделал это ради справедливости, потому что, когда в Рим вступали немцы, мне почти удалось выбить глаз одному обер-лейтенанту черенком эдельвейса.

Нетли был возмущен и потрясен неспособностью старого преступника осознать свою вопиющую вину.

— Так вам, значит, наплевать на ваше злодейство? — грубо выкрикнул он. — Майор… де Каверли — достойнейший, замечательный и всеми почитаемый человек!

— Он старый дурак, хотя и вел себя как молодой осел, что в его возрасте выглядит полнейшим идиотизмом. А где он сейчас? Его убили?

— Никто этого не знает, — с глубоким благоговением понизив голос, ответил Нетли. — Он исчез.

— Вот видите? Ну можно ли рисковать в столь почтенном возрасте остатками жизни за ерундовину вроде родины?

Тут Нетли внезапно опять обрел под ногами почву.

— Ничего я не вижу! — с пафосом отпарировал он. — Родина — это вовсе не ерундовина, и бывает так, что человек просто должен умереть за родину.

— Вы думаете? А что такое родина? Участок земли, окруженный со всех сторон границами, причем, как правило, искусственными. Англичане умирают за Англию, американцы за Америку, немцы за Германию, русские за Россию — в этой войне дерутся пятьдесят или шестьдесят стран, и каждая для кого-то родина. Так неужто все они стоят того, чтоб за них умирать?

— Ради продолжения жизни иногда приходится идти на смерть, — сказал Нетли.

— Ради продолжения жизни надо жить, — возразил старый святотатец. — Вы такой невинный и простодушный юноша, что мне, пожалуй, надо бы вас немного просветить. Сколько вам лет? Двадцать пять? Двадцать шесть?

— Девятнадцать, — ответил Нетли. — В январе исполнится двадцать.

— Если только вы доживете до января. — Старик нахмурился и покачал головой — с тем же укоряющим сочувствием, какое Нетли заметил у благочестивой старухи. — Вам надо поостеречься, иначе вас обязательно убьют, но вы, насколько я понимаю, остерегаться не собираетесь. А почему бы вам все же не поучиться у меня здравому смыслу? Тогда и вы, быть может, дожили бы до ста семи лет.

— Потому что лучше умереть стоя, чем жить на коленях! — с возвышенной уверенностью провозгласил Нетли. — Надеюсь, вы слышали такое речение?

— Слышать-то слышал, — раздумчиво протянул вероломный старик и пакостно осклабился. — Да сдается мне, что вы его здорово переиначили. «Лучше жить стоя, чем умереть на коленях» — вот как звучит это речение.

— Вы уверены? — серьезно усомнился Нетли. — А мне кажется, что у меня оно звучит правильней.

— Правильней моего не скажешь. Спросите хоть ваших друзей.