Читаем Поправка-22 полностью

— То есть ты его подделал, — холодно заключил полковник, пожав плечами. — И здесь тоже подделал.

— Это, наконец, невыносимо! — теряя от злости голову, заорал капеллан. Он вскочил на ноги и сжал кулаки. — Я этого не потерплю! Слышите? Не потерплю! Только что погибло двенадцать человек, а я вынужден тратить время на ваши дурацкие вопросы! У вас нет никакого права держать меня здесь, и я этого не потерплю!

Полковник молча ткнул капеллана в грудь, и тот рухнул на стул, обессиленный и перепуганный больше прежнего. Майор взял со стола резиновый шланг и принялся многозначительно похлопывать им себя по ладони. Полковник ухватил спичечный коробок, вынул оттуда спичку и, приготовившись чиркнуть ею, посмотрел на капеллана в предвкушении новых признаков бунта. Бледный от страха капеллан оцепенел. Слепящая лампа заставила его преодолеть оцепенение, и он отвернулся; плеск воды в гулкой раковине раздирал ему барабанные перепонки. Он хотел теперь одного — узнать, что им надо от него услышать, и во всем признаться. Он с тревогой смотрел на третьего офицера, который, по знаку полковника, отделился от стены, неторопливо подошел к нему и небрежно сел в нескольких дюймах от него на угол стола — лицо бесстрастное, а взгляд пронзительный и холодный.

— Выключите лампу, — негромко сказал он, глядя капеллану в глаза. — Она мешает.

— Благодарю вас, сэр, — улыбнувшись ему бледной улыбкой, пролепетал капеллан. — И воду, пожалуйста.

— Пусть течет, — сказал третий офицер. — Она мне не мешает. — Он поддернул на коленях брюки, как бы опасаясь помять остро отглаженные складки. — Назовите мне ваше вероисповедание, капеллан, — безучастно предложил он.

— Я анабаптист, сэр.

— Очень подозрительная религия, верно?

— Подозрительная? — простодушно удивился капеллан. — Почему, сэр?

— Потому что мне о ней ничего не известно. Против этого трудно возразить, правильно я говорю? А разве это не делает ее чрезвычайно подозрительной?

— Н-н-не знаю, сэр, — дипломатично пробормотал капеллан. Отсутствие знаков различия сбивало его с толку, он даже не был уверен, что должен говорить «сэр». Какой у него чин? И кто дал ему право вести допрос?

— Капеллан, когда-то я изучал латынь. Мне кажется, было бы несправедливо по отношению к вам умолчать об этом перед моим следующим вопросом. Скажите откровенно, разве слово «анабаптист» не значит просто-напросто, что вы не баптист?

— О нет, сэр. Оно значит гораздо больше…

— Вы баптист?

— Нет, сэр.

— Стало быть, если выразить вашу мысль во всей ее полноте и простоте, вы не баптист

, верно?

— Простите, сэр?

— Не пытайтесь уйти от ясного ответа, капеллан. Вы ведь, по существу, уже ответили, хотя и не пожелали полностью назвать вещи своими именами. Однако отрицание некоего факта еще не определяет вашу сущность. Будучи не баптистом, вы можете быть кем угодно, кроме баптиста, так? — Офицер слегка принагнулся, показывая всем своим видом, что переходит к главному. — Вы, например, вполне можете быть, — многозначительно и проницательно сказал он, — Вашингтоном Ирвингом, верно?

— Вашингтоном Ирвингом? — с удивлением переспросил капеллан.

— Не виляй, Вашингтон! — раздраженно вклинился обрюзгший усастый полковник. — Пора бы уже сделать чистосердечное признание. Нам точно известно, что ты украл этот помидор.

Капеллан на мгновение замер, а потом нервозно, но с облегчением хихикнул.

— Ах вот вы о чем! — воскликнул он. — Теперь я начинаю понимать. Мне дал этот помидор полковник Кошкарт, сэр. Я его не крал. А если мои слова вызывают у вас недоверие, спросите полковника Кошкарта.

Дверь в противоположной стороне отворилась, и оттуда, словно из стенного шкафа, вышел полковник Кошкарт.

— Привет, полковник. Полковник, он утверждает, что вы дали ему помидор. Это так?

— А почему я должен давать ему помидор? — спросил полковник Кошкарт.

— Благодарю, полковник. У меня все.

— Не стоит благодарности, полковник, — отозвался полковник Кошкарт и вышел за дверь, в которую вошел.

— Ну, парень? Что ты скажешь теперь?

— Он сам мне его всучил! — яростно, как испуганный кот, прошипел капеллан. — Он сам мне его всучил!

— Надеюсь, вы не хотите назвать своего командира лгуном, капеллан?

— Почему ваш командир должен давать вам помидор, капеллан?

— Ну а зачем ты пытался навязать помидор сержанту Уиткуму? Хотел замести следы?

— Да нет же! Да нет! Неужели вы не понимаете? — жалобно затараторил капеллан. — Я предложил его сержанту Уиткуму, потому что мне он был не нужен.

— А для чего вы украли его у полковника Кошкарта, если он был вам не нужен?

— Да не крал я его у полковника Кошкарта!

— А почему у вас такой испуганный вид, если вы его не крали? Почему вы чувствуете себя виновным?

— Я невиновен!

— А с какой, интересно, стати мы стали бы тебя допрашивать, если ты невиновен?

— Откуда же я знаю? — прижимая костяшки пальцев к коленям и качая опущенной исстрадавшейся головой, откликнулся капеллан. — Откуда я знаю?

— Он думает, у нас есть время на пустую болтовню, — возмутился майор.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Классическая проза / Проза