Попугаи с площади Ареццо

Ипполит был бы и рад рассказать Жермену все, что с ним произошло, но ему не хватало слов: те жалкие слова, которые приходили ему в голову, превратили бы повествование о его любовном успехе в заурядную историю, поэтому он просто жестом изобразил женственные очертания Патрисии. Его руки будто ласкали ее призрачное тело. И он безмятежно вздохнул.

Если бы он мог подобрать нужные слова, то рассказал бы, как со вчерашнего вечера чуть ли не каждую секунду трепетал от счастья, как его переполняли чувства: тревога, соблазн, страх, восхищение, блаженство и потом — тоска. Да, он наслаждался каждым мгновением — удивительным, насыщенным, полным жизни. Патрисия околдовала его. То, что он угадал по ее внешнему облику, с лихвой подтвердили последние часы: это была не просто одна из женщин, нет, это женщина в лучших своих проявлениях; место, откуда мы вышли и куда мы возвращаемся, женщина — источник любви, одновременно и мать, и любовница, сразу и пункт отправления, и пункт прибытия.

Три года назад он впервые увидел Патрисию на площади Ареццо, она была величественна, складки ее платья позволяли угадать очертания бедер, живота и груди; Ипполита восхитила ее монументальность, и он не решился заговорить с ней: это было ощущение даже не социальной неполноценности, а мужской, ведь рядом с этим мощным древом сам он казался виноградной лозой — тощий, жилистый, одни кости, мускулы и сухожилия.

С точки зрения Ипполита, для женщины вес был достоинством. Идеальная любовница должна быть массивной, неторопливой, внушительной, с большой молочной грудью. Как-то один приятель сказал ему, что любит толстушек, — Ипполит возмутился; слово «толстушка» подразумевало физический недостаток, Ипполит же, наоборот, любил полноту, завершенность, гармонию, а это глупое слово «толстушка» унижало дородных Юнон, абсурдным образом принимая за образец совершенства худышек.

В мире было два типа женщин: настоящие и фальшивые. У настоящих было торжествующее, победоносное тело. А женщины-фальшивки только притворялись женщинами, но у них не осталось ни живота, ни бедер, ни ляжек, ни груди. И одеваться им было трудно: ткань на них болталась, ей нечего было обтягивать, под одеждой не вырисовывалось никаких благородных и величественных форм, так что им оставались только одеяния в стиле унисекс или узкий крой в обтяжку. Кстати, жизнь у этих женщин-фальшивок кончалась неприглядно: они рано старели, покрывались морщинами, меньше смеялись, сгибались в три погибели, пробираясь по стеночке, словно тщедушные крысы.

Если бы Ипполит отправился в Матонже, район Брюсселя, где живут чернокожие, он оказался бы в ослепительном мире: африканки, завернутые в свои переливчатые одежды бубу, — упитанные, гордые, радостные и уверенные в себе — источали бы в его сторону сияние женского превосходства. А взглянув на их мужей — подтянутых, жилистых, куда более зажатых, чем жены, — можно было сделать вывод, что мужчина рядом с женщиной остается смешным. Конечно, ему иногда удается показать, что он силен или быстр, но чтобы мужчина был красивее? Вот уж нет! В его глазах Патрисия выглядела африканской королевой, нечаянно облаченной в белую кожу и затерявшейся на площади Ареццо.

Если женскую худобу Ипполит не одобрял, то за собственным весом следил, потому что мужчину лишние килограммы не украшают: это просто жир, который не придает ему ни пышности, ни благородства. Доказательства? Вместо того чтобы равномерно распределить избыток веса по всему телу, самец собирает его на животе, будто насекомое — непереваренную пищу, и это только делает его уродливым, затрудняет движения, заставляет сбиваться с дыхания при ходьбе. То ли дело женщины: они округляются сразу со всех сторон, будто булочки в духовке.