Пора меж волка и собаки

Через два месяца, играя в шахматы с Богданом Бельским, царь умер. Тело государя распухло и стало дурно пахнуть. Богдан кликнул лекарей и послал за Борисом. Когда он поднял глаза, в углу на лавице сидела черная игуменья.

– Чур, чур, меня, – отмахнулся он от нее.

– Не чурайся Малюта. Отравы перелил сегодня? – спокойно сказала она, не вставая.

– Чур, меня. Ты с ума спрыгнула старая? Какая отрава? – Малюта глазами искал оберег от ведьмы.

– Та, что ты в лекарство Ивану влил. Ты глазами-то не лупай. И пошто ты меня в старухи записал, – при этих словах монашка сдернула с головы плат, рассыпав по плечам огненные косы.

– Чур, меня, чур. Покойница Малка! – совсем оторопел оружничий.

– А теперь и в покойницы, – глаза Малки метнули черные молнии, – Запомни опричник. Нет тебе места на троне Мономаховом. Нет! Собирайся с Дмитрием в Углич. И Марию Нагую, мать его, возьми. И не дай тебе Бог или кого ты там чтишь, пальцем ее тронуть! Понял?!

– Понял, Сиятельная, – он вспомнил, как звали Малку волхвы и ведуньи.

– И рот на замок, а то отсохнет язык-то! Смотри у меня! Кончился род Рюриковичей! Совсем!

Богдан Бельский увозил царевича Дмитрия с матерью в город Углич. Поезд проезжал вдоль стен Кремля. На пути попалась черная игуменья в окружении монашек. Конь вдруг захрапел под опричником и пошел боком. Игуменья метнула на него взгляд из под густых бровей, и он вдруг заплясал послушно, хотя рука всадника висела, безвольно отпустив повод.

Малка смотрела на отъезжавших, но видела уже Смуту и войны. Воеводу Бельского: то во главе похода на крымскую орду, то во главе похода в Ливонию. Приход его с дружинами после смерти Федора на отца место и с позором уход назад на Волгу. Строительство им города Царева-Борисова и горделивые его слова, что там, в Москве Борис – царь, а в Цареве – Борисове – он, Малюта. Дмитрия в окружении мятежных войск в Кремле после смерти Бориса и Бельского рядом с ним. Первый разгром Дмитрия и ссылку теперь уже столбового боярина Бельского в Казань. Вот там его и порвут в клочья татары да казаки, когда он их против Москвы поднять попытается. Не стоять более на Руси Рюриковичам.

Малка смотрела на провожающих и видела, как увянет, сморщится и сгорит, как свеча, царь Федор Иванович. Как возьмет государство в свои крепкие руки царица Ирина. И выдержала бы все, и вырулила, если бы не взбалмошный братец. Всегда все делающий кое-как. Доведший народ до Смуты. На девятый день своего правления, на девятый день отпевания умершего царя Федора, Ирина падет ниц в своей светелке и призовет ее, прося забрать, как обещала, под защиту стен монастырских. А, получив благословение дум своих, вызовет бояр и по-царски бросит в лицо брату своему Борису венец украшенный сапфирами и аметистами.

– Для куражу, – вспомнит потом Малка, приговор Жрицы Забвения, забирая Ирину через пять лет из монастырской обители на изумрудные поля Нави, – Умница, – даже сейчас, отдергивая завесу времени, подумала он.

Игуменья повернула в боковой проулок, уводя за собой своих монашек, и так, и не махнув рукой на прощание последнему Рюриковичу, уезжавшему в свой последний долгий путь, ведущий в никуда. На пути в обитель ей встретился возок так не любимых ей Захарьиных. Зоркий взгляд ее отметил герб на двери возка. Вздыбившийся грифон. И опять память услужливо вернула картину Супремы. Белые плащи Приоров Сиона, золотые грифоны на них, и как бы из пустоты раздались слова:

– А они пусть паутину золотую плетут. Они это умеют.

– Ну и пусть плетут, – зло сказала игуменья, срывая плат с головы, Пусть плетут. Я им не враг и не судья! Я теперь в сторонке постою!

Глава 8

Ведающие ведают

Никогда путь к доброму знанию не пролегает по шелковистой мураве, усеянной лилиями: всегда человеку приходится взбираться по голым скалам.

Рёскин Д.