Порою блажь великая

А горизонт и правда с каждой секундой делался чище и приветливее. Тучи, неожиданным образом съежившиеся и опорожненные, ретировались к морю на заправку, дав земле подморозиться, а лодке — подсохнуть, как я убедился, откинув брезент. Луна ртутью бегала по мотору, направляя мои руки к потребным рычагам; швартов почти что сам и добровольно подтащил лодку; движок завелся с первой же попытки, зарокотал ровно и звучно; узел развязался в одно движение, и нос поворотился к дому с уверенностью стрелки компаса. А из блестящего, хрустящего морозцем леса за рекой донесся трубный рев лося, снедаемого жаром страсти или холодом ложа, — бог его знает, я же знал только, что эти пронзительные призывные ноты манят меня вперед, как дудочка сатира. Свет из окна Вив на втором этаже раскатился по воде мерцающей ковровой дорожкой, приглашая меня… загадочно подмигивая мне из-за поворота лестницы… лаская мои ноги через щель под дверью. Все идеально; я буду гипержеребцом, говорил я себе, инкарнацией Казановы… и я уж постучал, как вдруг новый страх всколыхнулся во мне: а что, если у меня не получится? ГОВОРИЛИ Ж ТЕБЕ: БЕРЕГИСЬ! Что, если я пряну гордым жеребцом, а окажусь чахлой клячей, которая если чем и прядет, то разве что ушами?

Я окаменел от такой перспективы. Мне перестало везти по этой линии еще до самоубийства матери, и прошли месяцы с последней моей горькой попытки — так с чего бы мне рассчитывать на успех в этот раз? Возможно, потому и медлил я так долго; возможно, от этой горечи разочарования меня и ограждал БЕРЕГИСЬ мой страж; возможно, мне бы лучше…

Но когда из-за двери меня окликнул голос — «Заходи, Ли», — я понял, что слишком поздно приводить резоны, даже сколь угодно разумные.

Я приоткрыл дверь и сунул голову:

— Приветик, я просто поздороваться, — сказал я и добавил невзначай: — Вот прогулялся пешочком из города, и теперь…

— Рада за тебя, — буркнула она. Потом чуть душевнее: — Мне уже тут страшновато стало в одиночестве. Ой! Ты ж весь мокрый! Садись к камину!

— Мы расстались с Генри в клинике, — запинаясь, объяснил я.

— Вот как? Как думаешь, куда он поехал?

— Да какие могут быть предположения касательно путей старика Генри? Должно быть, в новый поход за бальзамом Галаада…

Она улыбнулась. Она сидела с книжкой на полу перед гудящей оранжевой спиралью своего камина, на ней были облегающие зеленые брючки и клетчатая шерстяная рубашка из гардероба Хэнка, от которой, я уверен, нежная кожа Вив терзалась зудом-зудом-зудом. Отсветы электроспиралей заливали ее лицо и волосы роскошным жидким золотом.

— Да, — сказал я. — Полагаю, подзастрял он в Галааде, заправляясь бальзамом…

Исчерпав наши стартовые «как-ты-так-тики» и «что-думаешь-жи-ши», потянув надлежащий миг молчания, я указал на ее книгу:

— Вижу, ты не отринула стезю духовного самосовершенствования?

Она улыбнулась книге:

— Это твой Уоллас Стивенс, — подняла взгляд, испрашивая прощения: — Не уверена, что понимаю все, что тут…

— Не уверен, что хоть кто-то понимает.

— … но мне нравится. Они… ну, даже когда я не понимаю, все равно какие-то чувства возникают. Где-то радость, где-то — забавно очень. А порой, — она снова опустила глаза на книгу, — порой просто-таки пугает.

— Значит, ты точно прониклась!

Мой просветительский порыв повис еще одной неуклюжей паузой; она опять подняла взгляд.

— Кстати, чего тебе там медицина сказала?

— Если вкратце

, — я решил обратить свой культуртрегерский пафос в комический, — медицина сказала: «Спусти штаны и нагнись!» А следующее, что помню — они накачивают мои легкие нашатырем.

— Ты упал в обморок?

— Глубже некуда!

Она мелодично рассмеялась, потом заговорила, доверительно понизив голос:

— Послушай. Сейчас я тебе кое-что расскажу, если обещаешь, что не будешь его этим дразнить.

— Крест истинный! Кого его — и чем дразнить?

— Старого Генри. После того, как он со скалы навернулся. Знаешь, когда его привезли сюда с порубки, он тут страшно рвал и метал, хорохорился, а потом, когда к доктору его потащили, он держался крепко, как кремень. Ну, ты его сам знаешь. Он и не пискнул, когда его обследовали — только заигрывал с сестричками и подшучивал над ними, что они так деликатничают. «Подумаешь, крылышко обломил, — все ворчал он. — Да со мной вдвое похужейше бывало — и даж втрое! Давайте, уже вставьте эту костяку на место! У меня работа горит! Ррры!»

Мы оба посмеялись над ее гравийноголосой озвучкой сердитого персонажа.