Порою блажь великая

— Пришлось положить его туда, где было место, — неохотно и отрывисто объяснила она. — Даже притом, что он не по гериатрии проходит. В новом крыле вечно такая толчея… груднички, молодые мамаши и тому подобное. К тому же он ведь по любым меркам уже не цыпленочек весенний, верно?

Это место смердело старостью, старостью, бряцающей всей своей амуницией: густой бас мыла и винтергриновой мази, оглушающий алкоголь и приторное детское питание, и поверх всего — пронзительное зловоние мочи. Хэнк сморщил нос в омерзении. Но, размыслил он, если вдуматься-то, почему б старикам не жить в старом мире, а светлое новое крыло оставить для грудничков, молодых мамаш и тому подобного?

— Нет… Надо думать, он больше не цыпленочек весенний.

Сестра остановилась у самой последней двери:

— Мы предоставили ему отдельную палату, знаете ли. Сейчас у него мистер Стоукс. — Она понизила голос до гнусоватого шепота: — Я помню, что вы говорили пока никого к нему не пускать, но я подумала… что ж, по уму и сердцу, они ведь такие давние

друзья, я решила, вреда не выйдет. — Она мимолетно улыбнулась и, открыв дверь, шагнула в палату, чтоб доложить: — К вам еще посетитель, мистер Стэмпер.

Костистый белогривый затылок был подброшен над подушкой разрядом скрипучего хохота.

— Ё-мое, я уж подумывал, что родня меня заживо похоронила. Бери стул, сынок. Сидай. Вот тут еще старина Мозгляк. Подбодрить пришел, добрая душа.

— Приветствую, Хэнк. Мои соболезнования. — Холодная рука тронула Хэнка, иссушающе зашелестев, и быстро отдернулась, чтоб прикрыть натруженный кашель. Хэнк опустил взгляд на отца:

— Как ты, пап?

— Так себе, Хэнк, так себе. — Его брови понуро опустились на глаза еще упадочнее. — Док говорит, времечко потребно, чтоб я для лесоповала оклемался. Может — и немалое… — И он поднимает глаза, являя их неистребимое изумрудное сверкание. — Но еще он говорит, что уже к концу недели я снова смогу пиликать на скрипке. О-йи-хо, хи-хи-хо!

Остерегись, Мозгляк: они накачали меня всякой дурью под завязку, я опасен!

— Генри. — Мозгляк говорил сквозь пальцы, пряча тонкую щель рта. — Теперь уж тебе лучше смириться…

— Только послушай его, сына! Знаешь, он мне столько удовольствия принес с собою вместе! Вот, присядь на краешек кроватки, если уж за стулом сгонять невмочь. Сестричка, всего один маленький стульчик, а? И — не принесешь еще лоханочку этих помоев для моего мальчика?

— Кофе предназначается только для пациентов, мистер Стэмпер, а не для посетителей.

— Включите в мой счет, черт возьми! — Он подмигнул Хэнку. — Я тебе скажу… когда они меня сюда ночью перетащили… ты просто не поверишь, сколько всякой бумажной дребедени они совали мне под нос, чтоб я заполнил. Ты-то, видно, пренебрег

— так что пришлось мне.

— Быть того не может! — в ужасе понадеялась сестра; но кто знает наверняка про ту смену? — Не думаю, что было так.

— Так точно! Заполнить всю эту ерундистику. Даже отпечатки пальцев требовали — покуда не разглядели, что у меня оборудования малость недостает для этого дела. — Женщина развернулась и устремилась прочь по коридору. Генри наблюдал ее бегство глазом ценителя. — Вепрь воспрял под покровом… А не загнать ли мне своего длинного желтенького в эту елочку? И курочить, пока не сдохну почетной смертью?

— Если бы в твоем возрасте, — прокомментировал Мозгляк, — можно было его куда-то загнать.

Генри это нисколько не смутило.

— Ну, может, ты, Мозгляк, только и горазд, что засосать насмерть, раз зубов нету. Но у меня все еще торчат три бивня, видишь? — Он открыл рот, предъявляя доказательства. — И два — друг против друга, а третий — для подруги! — С тем он на время поугас, и его живость зачахла. На целых несколько секунд, что он лежал с закрытыми глазами. Но стоило ему повернуть голову и опять глянуть на своего унылого визитера, как хорошее настроение забренчало новой струной: — Знаешь, эта вредная тетка день-деньской увивается вокруг старого ниггера, что перед тобой. Ждет, понимаешь, когда встанет. Так и кричит: «Вставай! Вставай! Постель!» Все мысли о постели. И еще зудит, будто я виноват, что ей больше моего надо.

— Может, она просто волнуется, — мрачно возразил Мозгляк. — У нее достаточно причин за тебя беспокоиться, старина.

Генри оспорил с негодованием:

— Какие там причины? Какое из-за меня беспокойство? Я и близок не был, ни разу, чертов ты стервятник. Хэнк, послушай только этого старого поклевщика! Я даж в досягаемости крика не плавал!

Хэнк устало улыбнулся. Мозгляк уставился в пол, голова его слегка тряслась. «Ой, ой, ой». Сегодня был его день, он это чувствовал и не желал допустить, чтоб его хмурый колокол заглушили юморные бубенчики.

Генри не понравилось это потрясание головой.