Порою блажь великая

Ноя. 24: На Благодарения — другой год? — матушка преставилась. Мы с Джоном соорудили гроб из кедровой сосны. Доктор говорит, что не знает, с чего бы. Стоукс говорит, что выжить нельзя. К черту! Я бы сказал, она просто Хэнк? Хэнк, мальчик мой, о, Хэнк, знаешь ли ты что матушка просто Хэнк, малыш, ты не сдюжишь легла и умерла малыш? Хэнк, малыш, если ты солнечные зайчики подпрыгивают не сможешь держать обрушиваясь на землю, затененную тысячи тысяч

«Хэнк, черт, возьми себя в руки!»

— Мистер Стэмпер! Не вставайте! Доктор… Доктор, скорее!

«И никогда, бога ради, не уступай ни хрена!» Когда убираешь тень, открывается прелестный мир. Морошка: бледная, студенисто-оранжевая, вкус — куда изысканней цвета. «Послушай меня, Хэнк, сынок, я с тобой говорю!» Бабочки крылышками трепещут. «Мистер Стэмпер… успокойтесь…» Преподобный Странник, помнишь? отпевал маму, когда она умерла. Рассказывал, как однажды крестил парня в пивном сусле; шумный такой, голосистый сукинсынский проповедник, за пару миль его слыхать, вечно голодный, все в своем здоровущем носу ковыряется да за Христианскую Добродетель втирает… ох уж эти зимы. «Стоукс, черт бы тебя, с твоими подачками!» Когда по реке приходил баркас с миссионерскими бочонками, что собирали церкви на Востоке, — всегда большущий гвалт поднимался. На дареной одежке пуговицы оборваны, у гребней — зубья вон… «Стоукс, ей-богу, я б скорей прикрылся листьями, а причесался рыбьей хребтиной, чем…» Солнце с треском ломится в зеленую тень

«… отдал бы тебе хоть дюйм, черт раздери!» …прорывается сквозь купол. «Тихо и спокойно, мистер Стэмпер, ну вот, видите, вот и все, еще секундочку…» Все новые кусочки золоченой синевы прорезаются, прорубаются, проваливаются сквозь зеленую крышу… «… тш-ш, тш-ш!»

«Он уснул. Спасибо за помощь». Молочный свет мерцает. Сестра занавешивает толстым ватным серым пологом первый день мая. Энди высаживает Хэнка и Вив у дома, гонит джип к лесопилке, чтоб затем переправиться через реку на гребной лодке под дождем. Верзила Ньютон пытается обрести душевную гармонию, сцарапывая ключом буквы в надписи ПЕРЕД ВОЗВРАЩЕНИЕМ К РАБОТЕ МОЙТЕ С МЫЛОМ РУКИ на табличке, прибитой к двери туалета, делая это громоздкое пожелание более лаконичным: ПЕР ВАШ, РОТ МОЙ ЛОМ. Подумав, ставит в конце получившейся фразы запятую и надлежащим образом подправляет «Р» в слове РУКИ. Рэй наконец в достаточной мере очнулся от потрясения, вызванного затишьем, и попадает в лад и ритм. Дженни, внезапно утомившись своей игривой охотой на пьяных, топает к двери, задумав другую игру. Как раз когда Симона, смиренная во грехе и весьма аппетитная в развратном алом платьице, юркает в ту же дверь и навсегда изгоняет плюшечную наивность из своего сердца.

— Эй-эй, посмотрите, кто залетел на огонек. Как делишки, Симона? Давненько не виделись.

— Мальчики…

— И боже: принарядилась-то — будто прям с обложки журнала какого спрыгнула!

— Спасибо. По-моему, миленько. Это подарок…

— Хови. Эй, Хови, у нас Симона. Вернулась Симона, Хови…

— Да. Симона вернулась, мальчики. Кто угостит даму пивом? Морем

пива!

— Тедди. Кружку нашей маленькой гостье из солнечной Франции… Нет, всем по кружке!

Тедди отворачивается от коллективного лица к своим емкостям, что сушатся на полотенце рядом с дочерью миссис Карлсон — это выражение. Теперь-то я понял. Теперь-то я вижу. В его пухлом плюгавом тельце еще дребезжит разряд краткого напряжения. Я думал, этот день, этот солнечный свет, это благополучие — что они делают сегодня кассу. Я думал, все мои суждения о причинах пьянства опроверг этот ласковый день… но теперь я понимаю. Его неоны зашевелились в густеющей тьме. Руки ожили. Стаканы задорно чокаются, касса залихватски звенит… Лишь потребовалось время, чтоб понять, что происходит. Я думал, что собрал коллекцию всех мрачных ситуаций; я думал, что знаю их все. Я думал, что знаю все выражения, видел все страхи… а музыка и смех чествуют добрые времена под его задымленным потолком… но не видел я прежде этого лица; этого абсолютного, непередаваемого, наивысшего ужаса.