Порою блажь великая

(Он просто стоит и лыбится на меня. Я чувствую, как старый знакомый ревущий вихрь рождается в животе, вздымает руки, стискивает пальцы в кулак… а он просто стоит и ухмыляется… совсем дурак? На что он теперь-то надеется?)

И тогда, в ожидании, я впервые заметил, что Хэнк на добрых пару дюймов ниже меня. Это открытие нисколько меня не взволновало. Занятно, думал я, ожидая подхода торпеды, презабавно.

— Ты вроде просил меня, Хэнк, — говорю я снова, — кого-то куда-то не доводить, — он стиснул челюсти до дрожи, — но при этом прояснить, куда я, черт меня…

— Смотри! — Энди гаркнул и ткнул пальцем. На том берегу раздается смачный сырой треск, подобный раскату молнии, угодившей в воду, и вслед за ним — тяжелый земляной плюх. Три фигуры замирают, повернувшись на треск как раз вовремя, чтоб увидеть, как огромный кусок отрывается от берега и грохается на лодочный навес. Мгновение — и строеньице опрокидывается под напором земли, сминается, как ледяной кубик, залитый расплавленным сахаром. (Я, замерев, уставился в брешь на берегу, яркую, сухую и глубокую, будто фугасная воронка; ее края топорщились поломанными брусьями, спутанными тросами и рваными кабелями. Сколько-то секунд она зияет, прямо под сараем. Потом земля, тяжелая от воды, обрушивается в эту дыру, увлекая с собой и часть сарая. Дождь буреет от пыли. Кружатся звериные шкуры и джутовые мешки, собирая пену. Треснувшие красные доски на секунду вздымаются вертикально, падают плашмя, уплывают. Часть из них упирается в фундамент, прикрывает его щитом, будто сарай решил принести себя в жертву дому. Корова неуклюже рысит с мычанием в сад. От полузатопленного сарая со скрипом и плеском отваливается еще кусок; потом все затихает.)

Вся троица стояла, не шелохнувшись, с полминуты. Потом Ли выбирается из лодки, идет по причалу к Энди, Хэнк за ним. (Я замер, с открытым ртом. Не эта вымоина вогнала меня в оторопь. Вымоина лишь отвлекла на секунду — но еще я кое-что увидел, кое-что в доме, что приковало к себе мои глаза и сковало всего меня остального. И Малыш это видел, еще раньше моего…) На причале я заметил, как Хэнк перехватил мой тревожный взгляд на чердачное окошко… (Вив была там, все еще стояла там, на чердаке! И Малыш всю дорогу знал, что она смотрит. Вот почему он доводил…)

— Ты знал, правда? — Хэнк повернулся ко мне, так медленно, так напряженно, что мне подумалось о Железном Дровосеке из Страны Оз, превозмогающем ржавчину в суставах. — Ты знал, что она увидит, если я тебе врежу… так ведь?

— Именно так, — сказал я; глядел на него внимательно и почему-то все ждал. Почему? Хоть он и разгадал теперь мой план, голос его был не таков, будто он собирается отказаться от прежних намерений. — А теперь все знают, — сказал я и стал ждать дальше…

(И тут-то до меня дошло. В смысле, впервые по-настоящему дошло, с каким охеренным искусством он все рассчитал. Почти идеально. Он подстроил ситуацию, как силок на птичек, что мы в детстве мастерили — чем больше трепыхаешься, тем туже петля. Он подстроил все так, что куда ни рыпнись — всюду потеряешь. Он зажал меня в такой угол, что выхода, черт побери, никакого: и подерешься — просрёшь, и не подерешься — просрёшь… Вот как он мило все рассчитал.)

…ждал, наблюдая, как он взвешенно анализирует ситуацию. Энди переминался с ноги на ногу в немом замешательстве, будто озадаченный медведь, а я ждал, а Хэнк обдумывал…

(И, прикинув это, я подумал: Малой, вот тут-то твой гений тебя и перехитрил. Потому что слишком уж хорошо ты все обустроил.

— Малой, мы уж слишком досадили друг другу, чтоб сейчас бросить это дело. — Ты так хорошо и безвыходно меня зажал, что мне теперь все равно, смотрит она или нет. — Мы наплевали друг другу во все колодцы, от души наплевали, — говорю. Потому что он слишком перетянул петлю, туже, чем рассчитывал. — И слишком присолили друг другу раны, чтоб сейчас остановиться только потому, что она…)

Я стал было спрашивать, что Хэнк имеет в виду, но он оборвал меня резким, почти непроизвольным поворотом шеи. Его подбородок мотнулся вправо, к дому. Он помедлил, посмотрел на Энди, на меня, потом снова дернул шеей, еще правее… снова на меня, на стикер с черной кошкой у Энди в руках, снова вправо, будто его одергивал невидимый поводок, брошенный над рекой из чердачного окошка. Поводок натянут струной.

Хэнк повернулся на миг лицом к дому, всматриваясь в слабое мерцание за темным окном, затем поводок лопнул, и Хэнк снова обернулся ко мне…

(— Ага, слишком много соли, чтоб так просто разойтись, — сказал я Малышу. Да, он довел до того, что «замять» — труднее, чем смять, и лучше потерять, чем вытерпеть.)

— Ну держись, — сказал Хэнк и глубоко вздохнул, ухмыляясь мне.

(— Потому что мы в этом по уши, — сказал я и вложил ему все свои чувства в скулу.)