Порок и добродетель (Звонок из преисподней)

– Услышать твою аргументацию… и сравнить с моей.

– Зачем? Увидеть разночтения?

Его лицо вспыхнуло, и Джулия мысленно дала себе пинка за то, что распустила язык.

– Да, но не с твоей стороны.

– Хорошо. С чего мне начать?

– Где все кончилось. С Парижа. Не могла бы ты рассказать мне, что именно говорила тебе мать, включая первый разговор?

Джулия еще раз повторила рассказ. Он слушал молча, но она видела, что, когда он погасил в пепельнице сигарету, сделал это с такой силой, что от сигареты остались клочья.

– Спасибо, – без всякого выражения проговорил он, когда она замолчала.

Затем поднял на нее глаза. Его взгляд заставил ее вздрогнуть.

– Прости меня, Джулия. Я заслужил то, что случилось со мной. Ты же пострадала безвинно.

И снова боль и честность в его глазах побудили Джулию сказать:

– Тут и я не без вины. Меня предупреждали насчет твоей матери с самого начала.

– Мне надо было прислушаться к тебе. Салли Армбрустер, так?

– Да. В то воскресенье, когда она пригласила нас выпить. Она предупредила, что твоя мать не смирится ни с одной женщиной, если та попытается забрать тебя у нее. Мне казалось, она просто ревнует, она все еще тебя любила, это чувствовалось. И ненавидела тебя за то, что ты ее не любишь. Так или иначе, я решила, она просто хотела сказать мне гадость. Но потом… – Джулии стало грустно, столько шансов упущено. – Если бы ты мне сказал.

– Что? Что я эмоционально полностью подчинен своей матери? – Он выпил виски одним глотком. – Не забывай, я воспитывался в неколебимой вере в нее.

– Которую теперь потерял?

– Вместе со всем остальным. Не подумай, что я стараюсь найти замену. Не надо. Как можно кому-то поверить, если не веришь самому себе? Но мне хотелось бы объяснить тебе, если ты позволишь, как я обрел эту веру.

Она нерешительно заметила:

– Мне кажется, я уже знаю… теперь.

Со вновь обретенным умением понимать то, что происходит в ее душе, он прочитал правду в глазах и голосе Джулии и спросил:

– Дженни?

– Да. – Она еще поколебалась. – Насчет Дженни…

– У тебя есть полное право прятать ее от меня. Зная мою мать… Но лучше расскажи, как она помогла тебе понять меня.

– Я стала матерью. У меня своей, считай, не было, так что я не могла сравнивать, судить, оценивать. Моя тетка только несла за меня ответственность – ни больше и ни меньше. Меня хорошо кормили, хорошо одевали, прилично учили. Но я никогда не видела от нее любви. Мне понадобилась Дженни, чтобы понять, что я потеряла.

– Тогда ты поймешь, если я скажу, что с самого моего рождения моя мать была для меня единственным светом в окошке. Идеал матери. Безукоризненная во всем. Она была моей жизнью, всем моим миром. В какую бы сторону ни стоило мне повернуться, она была тут как тут. Любила меня, защищала, помогала. Она ради меня готова была рисковать жизнью и всегда подчеркивала, что сделает это охотно снова и снова. Без конца повторяла, что нет ничего такого, на что бы она ради меня ни пошла. – Брэд помолчал. На его лице было написано такое невыносимое страдание, что Джулия отвела взгляд.

– Такая любовь… коварна, – продолжил он, слепо уставившись в свой бокал. – Но обнаружить, что она к тому же извращена, перевернута, даже нездорова… этого принять невозможно. Но я должен это сделать, потому что из-за этой любви, во имя этой любви она делала ужасные вещи.

Он весь окаменел. Джулия, отвернувшись, смотрела в окно. Слезы жгли ей глаза.

– Я должен смириться, что моя мать, которая, как я считал, ничего не боится, настолько страшилась потерять меня, что готова была пойти на все, на любую подлость, только бы удержать меня. – На этот раз он поднял пустой бокал и оглянулся, разыскивая официантку. – Но хуже всего то, что где-то в самой глубине души, так глубоко, что почти и не видно, я все понимал. И использовал эту любовь в своих собственных целях.

На этот раз молчание затянулось настолько, что Джулия повернула к нему голову, усиленно моргая, чтобы он не заметил ее слез, и стараясь проглотить комок в горле.

– Ты меня сразу верно определила: маленький распущенный мальчик, испорченный до мозга костей и уверенный, что мать заплатит за все его проделки. – В голосе звучала горечь. – Я даже тебя использовал. Тебя, в которой, как я считал, я нашел тот нож, которым смогу разрезать свои путы. Я говорил правду, утверждая, что нуждаюсь в тебе. Зря я не сказал тебе почему.

Джулия склонила голову под тяжестью этой болезненной истины.

– Я знаю, я говорил, что между нами должна быть только правда, но я имел в виду правду с твоей стороны, сам же я продолжал себя обманывать. Ты же была предельно искренней. Я должен был знать, да и, пожалуй, знал, что ты говорила правду, утверждая, что между тобой и Шамбреном ничего нет, что он не твой любовник. Но я не мог тогда ясно соображать, я вообще не соображал, только чувствовал.

– Ты всегда руководствовался чувствами, – сказала Джулия. – Думать приходилось мне. До умопомрачения. Все старалась разложить по полочкам, даже мою любовь к тебе.

– Знаю. Я иногда замечал, как ты за мной наблюдала со странным выражением лица. Как будто думала: «Что он здесь делает?»