Пороки

Его глаза становятся какими-то… другими. Не темными, когда он злится, не чисто черными, когда нас охватывает страсть, не ясными, когда он нежен и добр. Они приобретают медовый оттенок. Глубокий. Он буквально загорается в глазах, оживляет их.

Наш разговор начинался как шутка, а сейчас на идеально скульптурном лице не видно и тени улыбки. Он это всерьез? О свадьбе? Мы совсем недавно наладили наши отношения, начали новую жизнь.

– Ну уж нет, – шепчу я игриво. – Не добьешься от меня быстрого согласия.

– Ладно. Ночью ты изменишь свое мнение.

Улыбаюсь в плечо Себастьяну, прижимаюсь к его телу в танце. Забываю, где мы находимся, что вокруг нас полно людей, недалеко танцует наша дочь. Есть только мы. Этот жуткий и устрашающий на первый взгляд мужчина, и я – влюбленная в него девчонка. Именно таковой себя и чувствую. Той двадцатилетней студенткой, которую подчинил своей воле Себастьян Гранд.

– Папа, а можно я с тобой потанцую? – к нам подлетает моя принцесса, глядя на папу умоляющими большими глазками.

– Если мама разрешит.

– Конечно разрешу, – улыбаюсь сначала Себастьяну, затем к Аманде. – Я постою с Элис.

Замечаю подругу, разговаривающую с доктором Коннором возле нашего столика. К нему много кто подходит, много кто здоровается. Видимо, за эти годы он стал популярным врачом среди англичан.

– Добрый вечер, Элизабет. Выглядишь великолепно, – произносит он, галантно кивнув мне в знак приветствия.

– И вы тоже, доктор Коннор.

– Вы знакомы? – удивляется Элис.

– Он когда-то лечил Адама.

С грустью вспоминаю любимого брата и замечаю, что глаза доктора тоже потухли. Одновременно с моими.

– Пойду посмотрю, что мой сорванец делает, – говорит Элис и оставляет нас одних.

Крис резвится в середине танцпола, не сразу обращает внимание на маму, иногда даже Аманду дергает, чтобы потанцевала с ним, но моя принцесса показывает язык и отворачивается обратно к Себастьяну. Наши молодожены разговаривают с родителями Алекса, Эндрю заключен в теплые объятья миссис Джонсон. Даже издалека вижу тепло в его глазах. Успокоение. Радость. Потому что его приняли другие, чужие люди.

Потому что они сделали то, что не смогли его родители и Адам…

– Вижу, тебе тяжело без брата, – произносит доктор. – Жаль, мне не удалось его спасти.

– Это не ваша вина. Так сложились обстоятельства.

Как не вовремя воспоминания лезут в голову. Зачем вы заговорили об Адаме, доктор Коннор? Зачем возрождаете обвинения, которые я пытаюсь забыть? Почему провоцируете чувство вины съесть меня прямо сейчас, когда вокруг полно людей? Почему мне так больно даже спустя столько лет?

– Ты не в курсе всех обстоятельств.

Каменею. Не сразу понимаю, с какой интонацией док произнес эти слова. С обвинительной, с вопросительной или же с утвердительной.

– То есть? – Я поворачиваю голову к мужчине и гляжу в его уверенные глаза.

– Адам умер из-за болезни. Его сердце не выдержало рака.

– Я помню, вы говорили об этом, когда я приезжала по вашему звонку.

– Ты не поняла. – Доктор глубоко вздыхает и продолжает, не отрывая от меня взгляда: – Я укрыл от тебя важный факт, но Адам взял с меня слово молчать. И я молчал. До сегодняшнего дня.

У меня внутри что-то срывается вниз. В обрыв. Не могу дышать, не могу говорить, не знаю, что делать. Единственное, что вылетает из моих губ:

– Расскажите подробнее.

* * *

Пять лет назад

В ту ночь доктор Коннор, как всегда, находился на смене. Текучка, обход пациентов, общение с родственниками, обсуждение платы за лечение, выговоры за непослушание и пожелания скорейшего выздоровления…

Бенджамин Коннор любил свою работу, как и любил наблюдать за улучшением состояния пациентов.

Адам Браун был одним из самых тяжелых случаев за его практику. Впервые они встретились еще год назад в одной из государственных больниц, куда парня привезли с передозировкой наркотиков. Вторая встреча состоялась спустя два месяца в травмпункте, когда его коллега вытаскивал из ноги Адама кусок стекла. А затем через полгода, когда он поступил в частную больницу со смертельным приговором: рак головного мозга.