Портрет художника в щенячестве

И мы тихонько прикрыли за собой дверь и кинулись наверх, зажимая рты руками.

– Ну и ну! – сказал Дэн. – Видал мордочку его преподобия?

Мы изображали его так и эдак и еще слегка подрались на ковре. Снова у Дэна пошла из носу кровь.

– Ерунда, я в секунду могу прекратить. Она у меня течет по заказу.

– Расскажи про миссис Беван. Она сумасшедшая?

– Еще какая. Сама не знает, кто она. Хотела выброситься из окна, а он никакого внимания не обратил, и она прибежала к нам и все рассказала маме.

Постучалась и вошла миссис Беван.

– Не помешаю?

– Что вы, что вы, миссис Беван.

– Хочется чуть-чуть отвлечься, – сказала она. И уселась в кучу шерсти на диване у окна.

– Душно, правда? – сказал Дэн. – Может, я окно открою?

Она глянула на окно.

– Мне нетрудно открыть, если хотите, – сказал Дэн и подмигнул мне.

– Разрешите, я его для вас открою, миссис Беван, – сказал я.

– Приятно, когда окно открыто.

– Притом такое чудное, высокое окно.

– И такой приятный ветерок с моря.

– Лучше не надо, детки, – сказала она. – Просто я посижу и подожду своего мужа.

Она поиграла шерстяными мотками, взяла спицу, тихонько потыкала ею в ладонь.

– А мистер Беван долго у нас пробудет?

– Просто я посижу и подожду своего мужа.

Мы еще с ней поговорили про окна, но она только улыбалась, и разматывала шерсть, и один раз залезла тупым концом длинной спицы себе в ухо. Скоро нам надоело на нее смотреть, и Дэн стал играть на рояле.

– Моя Двадцатая соната, – сказал он. – Она посвящена Бетховену.

А в полдесятого мне уже надо было домой.

Я попрощался с миссис Беван, она помахала мне спицей и сидя сделала реверанс, а внизу мистер Беван протянул мне для пожатия холодные пальцы, и мистер и миссис Дженкин сказали, чтоб я приходил еще, и молчаливая тетя мне подарила батончик «Марса».

– Я тебя провожу чуть-чуть, – сказал Дэн.

Снаружи, из теплой ночи, с мостовой, мы посмотрели на озаренное окно гостиной. Оно одно освещало улицу.

– Смотри! Она!

Лицо миссис Беван было прижато к стеклу, крючковатый нос расплющился, губы стиснулись, и мы бежали всю дорогу до Эверзли-роуд – на случай если вдруг она прыгнет.

На углу Дэн сказал:

– Я тебя должен оставить. Мне еще сегодня скрипичное трио заканчивать.

– Я работаю сейчас над большой поэмой, – сказал я. – Про принцев, волшебников и всякое такое.

И мы пошли по домам – спать.

Необыкновенный Кашлик

Однажды под вечер, в том самом августе, который был особенно ослепителен и горяч, за несколько лет до того, как я понял, что счастлив, Джордж Хупинг, которого мы прозвали Кашлик, Сидни Эванс, Дэн Девис и я на крыше грузовика катили на побережье. Грузовик был шестиколесный, высокий, и очень удобно было с него плевать в крыши обходящих машин и бросаться яблочными огрызками в женщин на обочине. Один огрызок угодил пониже спины мотоциклисту, тот прянул вбок, мы оцепенели, и у Джорджа Хупинга побелело лицо. Если мы его собьем, спокойно рассуждал я, пока мотоциклиста заносило на изгородь, это – насмерть, и меня вырвет на брюки, и, может, Эванса тоже, и всех нас арестуют и повесят, только Джорджу Хупингу ничего не будет, потому что он без яблока.

Но грузовик пролетел мимо, мотоциклист врезался в изгородь, встал, пригрозил нам вслед кулаком, и я ему помахал фуражкой.

– Зря махал, – сказал Сидни Эванс. – Теперь он узнает, из какой мы школы.

Сидни был умный, смуглый, деловой, и у него был бумажник и кошелек.

– Считай, мы уже не в школе.

– Меня попробуй отчисли, – сказал Дэн Девис. Он не собирался переходить в следующий класс: решил податься к отцу в овощную лавку – деньги зарабатывать.

У всех у нас были рюкзачки, кроме Джорджа Хупинга – ему мать дала бумажный сверток, и сверток все время разваливался, – и еще по чемодану. Я свой чемодан прикрыл плащом: там были инициалы «Н. Т.» и каждому понятно, что это чемодан моей сестры. Мы везли в грузовике две палатки, ящик с провизией, еще ящик с чайниками, ложками, ножами и вилками, керосиновую лампу, примус, одеяла и простыни, граммофон, три пластинки и скатерть, которую нам дала мать Джорджа Хупинга.

Мы ехали на две недели в Россили, в поля над пятимильным плавным лукоморьем. Сидни и Дэн там уже были прошлым летом, вернулись черные, понабрались выражений, без конца рассказывали про танцы ночью у костра, про песни в постелях до зари, про то, как пристарковатые девчонки из училища под гогот мальчишек нагишом загорали в скалах. А Джордж пока больше чем на одну ночь из дому не отлучался. Да и то, как он однажды признался мне в выходной, когда дождь лил ливмя и делать было нечего, и мы торчали в бане и до посинения гоняли его морских свинок вдоль лавок – и то не далеко уехал, гостил в Сент-Томасе, в трех милях, у тетки, которая видела сквозь стены и знала, что миссис Хоскин готовит на обед.