Портрет Лукреции

Поначалу его злость кажется напускной: похожий тон использует с мамой папа, когда Элеонора его поддразнивает или упрямится. В такие минуты отец говорит строго, но смотрит на жену ласково, как на балованного ребенка. Вот и Лукреция улыбается Альфонсо.

— Взгляните на бурю! — радостно восклицает она, открыв окно пошире — пусть муж поглядит. — Удивительная мощь! Видите, как потемнело небо, как…

Он сердито шагает к ней и хватает за запястье.

— Я сказал закрыть окно, а раз я велю, значит, надо выполнять! Без раздумий. Без промедления. Вам ясно?

Пальцы у него жесткие, не вырвешься. Тут Лукреция понимает, что он злится по-настоящему, это не игра. Не ослабляя хватки, муж захлопывает окно.

— И не от такого умирают! Ума лишились? Да вы закоченели! И промокли насквозь. — Щелкнув пальцами, он подзывает Эмилию. — Принеси что-нибудь сухое для госпожи. Да побыстрее!

Альфонсо оттаскивает Лукрецию от окна, причем отнюдь не ласково: ее рука повыше локтя стиснута будто кандалами; он отчитывает ее, твердит о холоде, ознобе, а тем временем развязывает ленточки на ее платье. Хватает полотенце, которое принесла Эмилия, и грубо трет лоб, щеки и голые плечи жены, а потом срывает с нее платье. Она прикрывается руками, но Альфонсо не позволяет:

— Стойте ровно, пока не высохнете!

Эмилия подходит к ней со спины; дыхание камеристки щекочет ей шею. Только такое утешение Лукреции и доступно, как бы ни хотелось взять девушку за руку. Эмилия осторожно накидывает zimarra на плечи госпожи и отходит.

— Простите, — бормочет Лукреция, просовывая руки в рукава и завязывая шнуровку. Прежде Альфонсо ее так не пугал, не вел себя так странно. Уж конечно, отец никогда не хватал мать и не волочил через всю комнату, да еще с упреками! Козимо дотрагивался до Элеоноры нежно, с почтением. Ясно, как белый день: Альфонсо отнюдь не чувствует к ней того же, что ее отец чувствует к маме. Лукреция-то думала, люди женятся во имя любви и заботы друг о друге, неразрывной духовной связи, равенства, взаимопомощи; она надеялась на радость и уважение в браке. Грубая хватка Альфонсо подсказывает иное: ее в замужестве ничего подобного не ждет.

— Я не хотела вас сердить. Я только…

— Вы герцогиня, а не дитя малое, откуда такая беспечность? Какой пример вы подаете другим? Стоите у окна всем напоказ! А если вас кто-нибудь заметил?

— Вряд ли меня…

— Мать разве не научила вас вести себя прилично, беречь здоровье?

— Она…

— А если вы в положении? Это вам не приходило в голову? Такое чувство, будто вам не хочется носить моих наследников!

На Лукрецию нападает неудержимый смех, приходится опустить голову, не то Альфонсо заметит. Неужели он правда думает, что беременным нельзя даже на бурю посмотреть?

— Я лишь…

— Гляжу, вам весело, — произносит он с ледяным спокойствием и выпускает ее руку. — И как мне доверять вам в будущем, если…

Сколько можно? Какой бес в него вселился? Чем она заслужила такой выговор? Подумаешь, посмотрела на молнию из окна! Она поднимает голову.

— Альфонсо…

— Не смейте… — Он останавливает ее движением пальца, устало прикрыв глаза, будто молит небо о терпении, — меня перебивать. Ни сейчас, ни впредь. Понятно?

— Да, ваше высочество. — Лукреция опять склоняет голову.

Улыбка и смешливость исчезают без следа; теперь уже не вырвется невольное хихиканье. Она стоит перед разъяренным мужем, словно грешница на покаянии. Плечи опущены, очи долу, ладони просительно подняты — само смирение. Никто бы и не подумал, что она ничуть не сожалеет о своем поступке, что в ее озябшем теле трепещут язычки пламени, лижут ее внутренности; что разгорается и потрескивает подспудный огонь, и дым просачивается в каждый уголок ее тела, в каждую пору, под каждый ноготь. Волосы закрывают ее лицо, и Альфонсо видит только макушку. Он должен поверить, что Лукреция слушает его нравоучения и упреки. На самом деле он только подбрасывает дров во внутренний костер, и тот вспыхивает сильнее, охватывает ее всю. Альфонсо никогда не узнает об этой части ее души и никогда в нее не проникнет, как бы ни хватал ее за руку и ни стискивал запястья.

И все же сквозь рев пламени пробивается мысль: а что дальше? Ее с позором отошлют во Флоренцию, как предвидел когда-то отец? Вернут родителям сразу после свадьбы? Уж лучше умереть от лихорадки здесь, чем испытать на себе гнев отца и разочарование матери.

Сквозь пелену волос она смотрит на свои голые мокрые ступни рядом с отполированными сапогами Альфонсо, на изящную вышивку на складке zimarra, на собственные руки.

Она знает, как нужно поступить, но ее душа противится, хочет умчаться из виллы в лес, жить среди деревьев вместе с дикобразами и куницами-белодушками. В ее волосах запутаются сосновые иглы, а подол платья порастет мхом… Она никогда не вернется к людям.

Тихо вздохнув, Лукреция тянется к руке Альфонсо холодными пальцами. Она исполнит свой долг, иного выхода нет: мечты мечтами, но ей никогда не сбежать в лес. Альфонсо не отталкивает ее, и она подносит его руку к губам, раз за разом целует твердые костяшки.