Поручик Державин

— Воля ваша, матушка. Но дозвольте напомнить русскую пословицу: "Тише едешь — дальше будешь".

— От того места, куца едешь? — усмехнулась Екатерина. — Полно дуться, Никита Иванович! Твои заслуги помню. Ежели б не ты, не удалось бы навязать полякам в короли друга нашего Станислава Понятовского. Но теперь думаю: не напрасны ли наши старания? Только разозлили ляхов! Интриги плетут, турок на нас натравили…

Панин досадливо крякнул.

— Да разве дело только в ляхах? Кто они есть, без поддержки Франции и Австрии? Да еще англичанка гадит!

Екатерина рассмеялась:

— Это вы точно подметили!

— Каюсь, не мои слова, матушка. Генерал-поручик Суворов так говорит. Смею заявить, толковый воин! В сражении при Столовичах с отрядом в девятьсот человек разгромил пятитысячный корпус гетмана Огиньского.

Всплеснув руками, императрица воскликнула:

— Наградить орденом Святого Георгия!

Кислое лицо канцлера рассмешило ее, и она, как девочка, подмигнула насмешливо:

— Не завидуйте, Никита Иванович! Дайте срок, оценим и ваши труды.

— Да разве я о себе пекусь? — еще больше расстроился Панин. — Все о пользе Отечества радею. Я, собственно, к вам с донесением, матушка-государыня. Извольте выслушать…

Он поправил криво завязанный под двойным подбородком бант и, почувствовав на себе пристальный взгляд императрицы, заговорил медленно и внятно:

— По всему видно, что наши военные успехи не дают покоя просвещенной Европе. Вот и тревожат они нас то войной с Турцией, то восстанием польских конфедератов, то норовят испортить отношения с Пруссией, единственной союзницей. Цель одна — ослабить Россию. К этому нам не привыкать, любого врага отразим! Но последние сведения, исходящие от верных людей, весьма настораживают. Есть основания полагать, что готовят они против нас подлый удар в спину, такой, что может оказаться пострашнее Турецкой войны.

Голубые, чуть выпуклые глаза Екатерины округлились еще больше:

— Боже… — прошептала она. — Неужто бунт?

— Хуже: гражданская война! И навяжет ее нам Франция в союзе с польскими мятежниками. К тому все идет, ваше величество! И время они выбрали для нас наихудшее. Посудите сами: в России эпидемия чумы, продукты подорожали, народ обнищал, крестьян поголовно забривают в солдаты на войну с турками. Люди ропщут, что при государе Петре Федоровиче жилось лучше. А некоторые смутьяны даже распространяют слухи, будто… царь жив!

— Что?! — Екатерина, не сумев скрыть тревогу, порывисто поднялась и поднесла руку ко рту. Панин тоже кряхтя встал.

— Не извольте гневаться… Вранье, конечно! Сказки для смердов. Но все-таки мой долг передать вашему величеству: на базарах, в трактирах, почтовых станциях и прочих людных местах шепчутся, что-де Петр III спасся от убийц и прячется где-то в оренбургских степях, среди яицких казаков. Что обещает он крестьянам землю и волю, набирает в свое войско всех недовольных, копит силы для похода на Москву и Петербург!

— Найти и схватить лиходея!

Панин развел руками.

— Полностью с вами согласен, государыня. Только кого ловить-то прикажете? Петр Федорович, извините, — тень! Как ее поймаешь?

***

Сдерживая волнение, Державин предстал перед прославленным меценатом, основателем Московского университета. На портретах Шувалов выглядел молодым и красивым, а теперь постарел изрядно за годы опалы. Екатерина Алексеевна недвусмысленно объяснила ему, что не считает нужным ублажать фаворита покойной самодурки-императрицы, доставившей бедной невестке столько унижений и обид. Но старые вельможи и титулованные чиновники, недовольные воцарением Екатерины, не закрыли перед Шуваловым двери своих домов. Его знакомства в России и за границей были так обширны, а репутация столь безупречна, что он и ныне пользовался доверием многих влиятельных особ, готовых поддержать его проекты и начинания.

Шувалов внимательно оглядел статного светловолосого гвардейца, неподвижно застывшего перед ним. Хорош! Стоит не шелохнется, рот на замке: ждет, когда старший с ним заговорит. Правильно, все по артикулу. Но почему на нем форма преображенца? Он же был зачислен в Инженерный корпус? И почему до сих пор унтер?

— Садись, дружок! — мягко сказал Шувалов, указывая на кресло. — Прошение твое я прочитал, да не все понял. Расскажи свою историю.

Державин готовился к такому вопросу и подробно рассказал о себе, скрыв только свое пребывание в шулерской банде. Шувалов сочувственно кивал. Потом пробежал глазами несколько стихотворений, которые ему показал Державин, долго молчал, постукивая ладонью по дубовой крышке стола, и наконец сказал задумчиво:

— Учиться тебе надо, Гавриил Романович… Только где? Летами ты уже переросток! Небось уже двадцать пять стукнуло?

— Двадцать седьмой год.

— То-то и оно! Не возьмут тебя в наш университет. Но ты не печалься, есть у меня одна задумка…

Не успел он договорить, как, неслышно ступая, вошел секретарь и доложил о приходе ректора университета Михаила Матвеевича Хераскова.

— Мишуня! — радостно приветствовал Шувалов невысокого мужчину в университетском мундире с орденом Святой Анны в петлице и с тяжелой стопкой книг в руках. — Неужто успел выпустить альманах?