Поручик Державин

— Так точно, Иван Иванович! Извольте взглянуть!

И орден, и военная выправка — все говорило о том, что Хераскову довелось служить в армии. Он выложил на столе перед графом увесистые тома университетского альманаха "Полезное увеселение" и с довольным видом потер озябшие руки.

Во все глаза смотрел Гавриил на известного поэта, прославившегося многочисленными одами, трагедиями и эпическими поэмами. Херасков только что пришел с мороза: краснощекий, оживленный, энергичный и улыбающийся. Плавным движением руки Шувалов указал на своего протеже:

— Рекомендую вам, Михаил Матвеевич, Гаврилу Державина, человека умного и одаренного!

— Чем одаренного? — иронично спросил Херасков, бросив на гвардейца мимолетный взгляд.

Державин осмелился пояснить:

— Способностями к стихосложению, господин Херасков.

— О! Нынче все марают бумагу и называют это стихами. Впрочем, не угодно ли показать мне образцы вашего творчества?

Державин, волнуясь, протянул несколько листов. Просмотрев их, Херасков вынес приговор:

— Слог тяжел, темы ничтожные! Впрочем, сгодится для приятелей, чтобы развлечь их и услышать похвалу.

— Я больше для себя пишу, — робко возразил Державин.

Херасков протестующе хлопнул по столу.

— Запомните, друг мой! Поэзия не может быть частным делом! Все, что выходит из-под вашего пера, должно служить воспитанию нравов и пользе Отечества!

Гвардеец слушал, не смея возразить. Неожиданно за него вступился Шувалов:

— Ведь ты и сам, Михаил Матвеевич, используешь различные жанры — высокие и низкие!

— Но при этом все стараюсь наполнить смыслом! А это что? — Он небрежно взял одно из стихотворений.

Не сожигай меня, Пламида,Ты тихим голубым огнемОчей твоих; от их я видаНе защищусь уже ничем…

Херасков бросил бумагу на стол и зевнул:

— Можно дальше не читать. Скучно!

— Шутка в конце, — робко возразил Державин и дочитал сам:

Но слышу, просишь ты, ПламидаВ задаток несколько рублей:Гнушаюсь я торговли вида,Погас огонь в душе моей!

Шувалов рассмеялся, но Херасков был неумолим.

— Вы полагаете, что читателю хватит терпения дочитать сию тираду до конца? Стихи должны воспламенять сердца и звать к подвигу! А вы пока ничего подобного не сочинили и, наверное, даже не читали.

— Читал! — запальчиво воскликнул Державин и с воодушевлением принялся декламировать:

Пою от варваров Россию свобожденну,Попранну власть татар и гордость низложенну;Движенье древних сил, труды, кроваву брань,России торжество, разрушенну Казань.Из круга сих времен спокойных лет начало,Как светлая заря, в России воссияло…

Не ожидая услышать стихи из своей поэмы "Россиада", Херасков растрогался и подобрел.

— Спасибо, дружок! Пойми, что не себя, а Россию стараюсь я возвеличить. Выбирай и ты темы, достойные настоящей поэзии!

Он еще долго говорил о стихотворчестве, горячась и размахивая руками. Приводил в пример Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова… Державин хотел было ответить, что в поэзии важна не только тема, но и мастерство, но промолчал. Кто он такой, чтобы спорить с великим поэтом?

***

Вскоре Херасков ушел, подарив Державину только что вышедший университетский альманах и забрав несколько его сочинений, в основном переводов с немецкого. Шувалов с улыбкой поглядел на разочарованного гвардейца и продолжил прерванный разговор:

— Собрался я в Германию, братец… Что-то неуютно мне стало в России при новой власти. Поживу в чужой стране, посмотрю, что и как. Да вот беда — немецкий язык подзабыл. При Елизавете Петровне двор по-русски общался… А ты, судя по переводам, в немецком силен?

— Свободно владею, ваше сиятельство!

— Хочу предложить тебе поехать со мной переводчиком, да заодно и учителем. Авось с твоей помощью быстро одолею немецкий. Жалованье большое не обещаю, да все же побольше, чем тебе платят в полку. Подумай, дружок! В караулах стоять не придется, и времени на сочинительство будет предостаточно. Если надумаешь — скажи, я тебе помогу выйти в отставку.

У Державина от внезапной радости перехватило дыхание. Он вскочил, вытянулся и выпалил осипшим голосом:

— Ваше сиятельство! Что тут думать? Конечно, я согласен! Благодарствую, Господь вас спаси!

От такого искреннего и бурного излияния чувств Шувалов смутился.

— Ладно, ладно! Завтра с утра приходи в университет, подробно обо всем договоримся. А сейчас, не обессудь, братец: дела!

***

Окрыленный Державин летел домой, спеша поделиться с родственниками радостной вестью. Но Иван еще не пришел со службы, а Матрене Саввишне было не до племянника: она целиком отдалась любимому занятию — пекла масленичные блины. Их ароматом была пропитана не только кухня, но и весь деревянный дом Блудовых.