Поручик Ржевский или Любовь по-гусарски

Мишелевский монокль выпал, завертевшись у него под ухом. И это было последнее, что он осознал, прежде чем кулак поручика соприкоснулся с его челюстью.

Глава 3. Два гусара

Со скандалом покинув ресторан, Ржевский, прихрамывая, вышел на улицу.

— Гжевский, Гжевский! Ты, гожа! — послышался сзади озорной картавый голос.

Поручик оглянулся. В подъезжавших к нему санях сидел маленький чернявый гусар и приветственно размахивал бутылкой.

— Денис! — обрадовался Ржевский.

Спрыгнув с остановившихся саней, Денис Давыдов сразу попал в дружеские объятия поручика.

— Какими судьбами? — спросил Ржевский.

— По делам, бгатец. А ты?

— В отпуске.

— Вот славно! Садись. Куда тебе?

— Плевать! Куда-нибудь, где женщины и вино.

Давыдов рассмеялся, похлопав приятеля по плечу.

— Да ты и так пьян. Носом чую.

— Это что! Я и подраться успел, и женщину имел под столом. А заплатил, представь себе, только за обед!

— В этом гестогане был? — Давыдов кивнул на яркую вывеску.

— Ага.

— Запомню, может, пгигодится. Значит, говогишь, подгался? То-то, я гляжу, хгомаешь.

— Лягнули малость. Пустяки.

— Женщина, небось, кгасивая была?

— Других не дерем-с.

Они сели в сани.

— Тгогай! — крикнул Давыдов ямщику, и лошади понесли.

— Танцевать-то сможешь? — спросил он Ржевского.

— Да стоит мне только женщину обнять — обо всем забуду.

— Вот и отлично. У князя Коневского нынче бал. Говогят, сам импегатог Александг будет. Поехали?

— Поехали. От женщин и вина я никогда не устаю.

— Да-а, Гжевский, ты совсем не изменился, — хмыкнул Давыдов, пихнув его кулаком в бок.

— Денис, а чего это ты вдруг картавить начал? Вроде, раньше за тобой такого не замечалось.[17]

— Это всё из — за Толстого.

— Из — за какого толстого? Ногу тебе, что ли, отдавили?

— Да не из — за толстого, а Толстого! Ггафа Толстого. Котогый «Войну и миг» написал.

— «Война и миг»? Чудное название!

— Да не «Война и миг», а «Война и миг». Нет, погоди, скажу тебе по дгугому: «Война и не — война». Тепегь понял?

— Понял, но роман сей не читал. Что же, этот граф Толстой тебе зуб по пьяному делу выбил? Или челюсть повредил?

— Да нет. Он изобгазил меня в своем гомане кагтавым. Вот я и кагтавлю, чтоб ему не пгишлось в двадцатый газ свой гоман пегеписывать. Блюду, так сказать, истогическую пгавду.

— Добрая ты душа, Денис. А я б этого бумагомараку на дуэль вызвал. И щелкнул бы непременнно.

— Что мы всё о ггусном? Скажи-ка лучше, бгатец, ходят слухи, что последняя девчонка импегатгицы от тебя?

— Царя спроси!

— Не-э, не гискну, — засмеялся Давыдов. — Еще побьет. Или в солдаты газжалует. Но я так думаю, что это — сплетни. Помнишь такого Охотникова?

— Ротмистра?

— Да. Четыге года назад цагица от него забегеменела. Так вскоге его загезали, как погосенка, когда он выходил из театга. А ты, я вижу, жив — здогов. Значит, его величество к тебе пгетензий не имеет.

— Да ты не поверишь: мы с Сашкой этим летом на Невском за барышнями волочились.

— Да ну?

— Баганки гну! — передразнил Ржевский, и гусары опять весело рассмеялись.

Глава 4. Сливки общества

В одиннадцать вечера бал у Коневских был в самом разгаре. И хотя гостей в доме уже набилось, как сельдей в бочке, к освещенному красочной иллюминацией подъезду прибывали всё новые и новые экипажи. Казалось, весь цвет московской знати собрался здесь, чтобы потрясти телесами, потрепать языки и поглазеть на прелестных дам, коих было несть числа.

У поручика Ржевского разбегались глаза. Он чувствовал себя львом, наткнувшимся на стадо непуганных антилоп. Перед ним кружился калейдоскоп обнаженных рук, голых плеч, гибких шей, плавно переходящих в смелые (если не сказать, вызывающие) декольте; и духи, и шорох платьев, и блестящие глаза, — было от чего потерять голову!

Ржевский с Давыдовым ходили по залам, посматривая на танцующих.

— Здесь, бгатец, самые сливки общества, — говорил Давыдов. — Вон тебе багон де Вилье, а там, гляди, ггаф Куницын шушукается с генегалом Демидовым…

— Это не сливки, Денис, а простокваша! По мне, сливки общества — это хорошенькие женщины.

— Тогда, взгляни, вон впегеди тебе улыбается мадам де Сталь, а возле колонны беседует с каким-то фгантом Элен Безухова. Кгасавица, какие плечи…

— А это что за пташка? — Поручик показал на молоденькую барышню в кисейном платье с розовыми лентами.

— Ггафиня Наташа Гостова.

— Как?

Давыдов сделал в воздухе жест, обозначив букву «р».

— Гостова.

— Ростова, что ли?

— Да. Как танцует, какая ггация!

Ржевский почесал в затылке.

— Ты ее хвалишь или бранишь?

— Хвалю. Кстати, гекомендую.

— От знакомства с такой прелестницей не откажусь. Подождем, как танец кончится… А что это за бочонок отплясывает рядом с ней?

— Ггаф Безухов. Столь же богат, как и толст. Масон, толстовец. Наташе весьма благоволит. Если что, дело будешь иметь с ним.

— При таких-то габаритах — ему ли быть дуэлянтом! — усмехнулся Ржевский.

Пока они перекидывались шутками, танец кончился.

Давыдов представил Ржевского Наташе Ростовой и оставил их наедине.

Опять заиграла музыка.

— Вас можно? — игриво осведомился поручик, обняв Наташу за талию.

Она положила руку ему на плечо.

— Можно.