Поручик Ржевский или Любовь по-гусарски

Царь оглушительно пукнул.

Пьер в замешательстве застыл. Ему, мнительному, интеллигентному человеку, вдруг показалось, что это он — Он! Он!! Он!!! — произвел на свет столь неприличные звуки. И от одной этой мысли у него заполыхали щеки и очки сползли на самый кончик носа.

Но тут у него на руке повисла Элен.

— Опомнитесь, kretin несчастный, это же Александр!

И словно в подтверждение ее слов, император еще три раза громко пукнул.

— Уф, так, значит, это не я… — У Пьера отлегло от сердца. — Уф, уф… а я-то думал…

И сразу подобрев и проникнувшись состраданием к чужой беде, он взял императора на руки, как малое дитя и понес его к выходу, чтобы разглядеть при свете.

— Это же государь!! — визжала ему в спину Элен.

Но Пьер не обращал на ее слова никакого внимания. Он не желал прислушиваться к этой безнравственной, отвратительной женщине.

— Не переживайте, сударь, — ласково говорил он императору. — С кем не бывает. От подобных неприятностей могу посоветовать вам мочу молодого поросенка. Очень помогает! И поменьше пейте пива.

Царь уткнулся ему носом в плечо и заплакал.

Поручик Ржевский и Наташа Ростова встретили их у порога. Наташа понемногу приходила в себя.

— Отпустите его величество, Пьер, — сказал поручик. — Это вам не папье — маше.

— Пресс — папье, — машинально поправил толстяк.

И вдруг узнал в этом заплаканном любовнике своей жены императора Александра! От охватившего его благоговения он разом оробел, обессилил, обмяк. И выпустил из рук свою драгоценную ношу.

— Наполеонь вашу бонапарть! — сказал царь, растянувшись на полу.

Ржевский помог ему подняться.

— Так это были вы, поручик? — произнес Александр. — Знаете, как это больно-камнем по голой жопе?

— Пардон, ваше величество, подобных ощущений испытывать не приходилось. Я думал, там кошки.

— Сами вы кот!

Император отвернулся от него и, вытирая платком еще не успевшие просохнуть слезы, погрозил Пьеру кулаком.

— Чтоб никому! Поняли?

— Да, конечно, ваше величество, что мне… я буду молчать…

Александр подошел к появившейся в дверях Элен.

— Всё было великолепно, — шепнул он ей. — Я ни о чем не жалею.

— Я тоже, государь. Эту ночь я не забуду никогда.

Император повернулся к остальным.

— Дамы и господа! — громко произнес он, делая важное лицо. — Прошу вас всё произошедшее между нами держать в строгой тайне. Иначе… я бы не хотел говорить вам гадости в сочельник, но, если кто — либо из вас проболтается, особенно, если до Лизки дойдет, — я вам устрою… Я вам такую Содом и Гоморру устрою — мало не покажется!

— Как вам будет угодно, ваше величество, — сделала реверанс Наташа.

— Я, право, в отчаянии от того, что случилось, — забормотал Пьер.

Император ткнул пальцем в грудь Ржевскому.

— Поручик, я вам уже это говорил, но все же повторюсь. Вам никогда не быть ротмистром!

Потом он приблизился к Наташе Ростовой, преданно и с обожанием смотревшей на него, и точно так же уперся пальцем ей в грудь.

— А вам, сударыня, не долго оставаться в девицах.

Наташа скромно потупилась.

Остановившись возле Элен, царь принялся молча тыкать пальцем в ее бюст, словно собирался сказать ей что-то очень важное, но так и не находил нужных слов. Она терпеливо ждала, облизывая губы.

— Уберите палец, ваше величество, — прошипел Пьер, краснея ушами. — Это грудь моей жены.

Император вздрогнул.

— Оставляю ее вашим заботам, — отрывисто произнес он и, не оглядываясь, быстро пошел прочь.

Глава 10. Любовные аллюры

На следующий день Денис Давыдов затащил Ржевского в оперу.

— Какого черта там делать? — поначалу упирался поручик. — Там, набось, такая скука. Ни выпить толком, ни потанцевать.

— Ты никогда не бывал в опеге?!

— Ни разу! И сим горжусь. Но по разговорам наслышан. Битых три часа сидеть на одном месте, протирая штаны, — мыслимое ли дело! И всё ради того, чтобы любоваться, как перед тобой кто-то воет, машет руками и строит рожи?

— Ты ничего не понимаешь, бгатец. Сегодня там собегется столько пгехогошеньких девиц, чуть ли не весь московский выводок. Это же сказка!

— Да? Хм, тогда, пожалуй… — Ржевский подкрутил усы.

— И к тому же будет петь несгавненная Луиза Жегмон.

— Что за пташка?

— О, это божественная женщина. Пгиехала всего на несколько дней из Пагижа. Голос — чудо! Поет, как канагейка.

— А как она… того?

— Фганцуженка, мой дгуг. И этим все сказано.

— Едем!

В опере от обилия голых женских плеч, шей и рук у поручика Ржевского зарябило в глазах. Это было просто какое-то море наготы. В театре эта обнаженность женских прелестей особенно бросалась в глаза и волновала даже больше, чем на балу. Может быть, причина этого заключалась в том, что в театре дамам приходилось сидеть, и таким образом взорам окружающих являлись не столько их платья, сколько плечи и всё остальное.

— Баня, сущая баня, — сказал Ржевский Давыдову, когда они устроились в партере. — При Петре Великом, говорят, мужики и бабы вообще вместе мылись. Славное было времечко!

— Скажешь, опоздали мы появиться на свет?

— Ничего, мы, гусары, своего не упустим. Но какого черта мы сели в партер? Сверху было б лучше видно.

— Ты собигаешься смотгеть на сцену? — подколол его Давыдов.