Поселок на краю Галактики

Возможность своими глазами увидеть Будущее, о котором они так много писали, восхитила Илью Петрова (новосибирского) и удивила его новгородского коллегу. Разумеется, никто из них не отказался, хотя мой друг развил целую теорию о том, что всех нас надо было бы хорошенько выдержать в некоем интеллектуальном карантине. Наша память опасна для Будущего, утверждал он. Пока мы не забудем о таких, как Эдик Пугаев, нас не следовало бы пускать в Будущее. Эдик страшнее любой бациллы, утверждал Илья. Именно это, кстати, он и собирался доказать в своей греческой повести.

К сожалению, я не успел в свое время просмотреть рукопись новгородца. Я только догадываюсь, что, в отличие от моего друга, альтруист Петров действительно, наверное, попытался в ней исправить своего героя. Его Эдик, увидев лазурную бухту Линдоса и руины древних цивилизаций, не мог, конечно, не переродиться. И в родную Березовку он привез, конечно, не иностранные шмотки, а цветные альбомы по древнему искусству, чтобы вечерами под сытое мычание коров рассказывать оторопелым землякам об олимпийских героях, а может, и о паскудном Минотавре, весьма смахивающем на племенного быка… Это сближает.

Совсем иначе, конечно, подошел к трактовке общего прототипа мой друг. Верный идеалам лаконизма, он начал свою повесть с емкой фразы: «Эдик Пугаев начинал с деревянной ложки…»

Рукопись Ильи Петрова (новосибирского) называлась «Ченч». Этим звонким словечком в южных странах называют давно всем известный натуральный обмен. Отдав деревянную ложку за живого слона, вы там не совершаете мошенничества. Вы просто производите ченч. Другими словами, ситуация складывается так, что вашему партнеру деревянная ложка в настоящий момент попросту нужнее, чем слон.

Определив давнюю свою мечту, привязав ее к действительности, Эдик Пугаев остановился на автомобиле. Отсутствие валюты его ничуть не смущало. В багаже у него хранилась сотни простых и химических карандашей, несколько деревянных расписных ложек и три плоских флакона с одеколоном «Зимняя сказка» — все вещи на Востоке, как известно, повышенного спроса. И пока за бортом судна голосили чайки, выпрашивающие подачку у туристов, Эдик все более и более утверждался в том, что делать ему дома без иностранного автомобиля теперь просто нечего.

Начал он с Афин, где хозяйка крошечной лавочки отдала ему за деревянную ложку десяток одноразового пользования зажигалок «Мальборо». Зажигалки эти Эдик загнал за семь долларов ребятам с полюса холода: они ведь не сходили на сушу, а потому не знали истинных цен. А за те семь долларов Эдик купил два бледно — розовых коралловых ожерелья, которые а тот же день сплавил симпатичным туристкам из Чувашии за две бутылки водки. Это была уже серьезная валюта. Имея за душой серьезную валюту, можно было передохнуть, поторговаться. «Семь долларов! — втолковывал ему упрямый грек на Родосе. — Семь долларов, ни цента меньше. Ведь это настоящая, эта морская губка!» Конечно, грек взял бы и драхмами, но Эдик был убедителен. «Два! — втолковывал он на пальцах упрямому греку. — Только два! И не доллара, а карандаша!..» Губка обязательно переходила к Эдику, а уж на судне он легко менял ее на необходимые вещи. Пять химических карандашей Эдик удачно отдал за чугунного похотливого сатира, но потом одумался, ведь на таможне чемоданы просвечивают и никуда этого сатира не денешь. Улучив момент, он отдал сатира за три деревянных ложки и два доллара стеснительной пожилой туристке из — под Ярославля.

Для Эдика стало привычным делом в любой толпе отыскивать в нужный момент знаменитого писателя Илью Петрова (новосибирского) и вешать ему на плечо свою красивую кожаную сумку. Петрова ни одна таможня не тронет. Он знаменитость! А если вдруг спохватятся и заглянут в сумку, висящую на плече писателя, он, Эдик, отобьется. От-то тут при чем, собственно? Сумка моя, не отрицаю, а водка не моя. Это, видно, Петров сунул ее в сумку. Пьет втихую, видно, козел!

В общем, Эдик в Греции не скучал, хотя, бывало, и его охватывала тоска. Скажем, в Микенаж, Кругом голые горы. Ни речки, на озера, ни поскотины, ни магазина. Трава выгорела, оливы кривые. Эдик ни за что бы не согласился жить в таком городе. Его тянуло в Стамбул. Уж там-то, знал он, «тоёта» не уйдет из его рук. Уж там-то он не останется без иностранного автомобиля!

К сожалению, на этом рукопись Ильи Петрова (новосибирского) заканчивалась.

— Ну и как? — захотел узнать я. — Вывез Эдик автомобиль из древнего Константинополя?

Илья взъярился. Вот всегда так: напишешь о достойном человеке — молчание, а ничтожество непременно вызовет интерес.

— Зачем ты делаешь из Эдика чудище?

— А разве это не так? — Илья был вне себя. — Мы собираемся в Будущее. В Будущее!.. А Эдик, он как грибок. За последние десять лет он съел десятки живых видов. Он убивает самое жизнь. Опасен сам образ его мышления. На твоем месте я бы подумал, брать ли с собой человека, который так много думает об Эдике? Не прочистить ли на всякий случай его мозги, чтобы не завезти в Будущее саму память об Эдике?