Послания

И расширено, и неуверенно,сердце пьёт травяное вино —сколько времени, света и деревав зимнем воздухе растворено,сколько окон высоких распаханои распахнуто – о mein Gott, —сколько в нём тростникового сахара,и ванили, и робких щедрот!И опять – повесть, память, – старею лиили просто: филфак и физтех,

аз и я, пролетели, развеяли —ты ведь помнишь товарищей тех —обнадёженных дымною, горькоюгородскою капелью, дружок,кто прозрачной лимонною долькою —стопкой водки на посошок —взяли жизни на пробу – и выбыли?Остаётся не мучиться зряи кривыми летучими рыбаминаполнять голубые моря —

и когда в бренной прелести истовойперельются они через край —перелистывай мир аметистовый,негодуй, засыпай, умирай

«Я знавал человека, который был не так уж против сменять…»

Я знавал человека, который был не так уж против сменятьдушу бессмертную вместе с даром на бассейн настоящегоконьяка,скажем «Хеннесси», и под крики водопроводчиков —«зелена мать!»

наслаждаться быстротекущим щастием. А пока —видишь, как незаметно скудеет словарный запасзатяжной зимы?На холмах проседает снег. По чужому оврагу снует хорёк.Дети малые знай хворают, не жалуясь. Для чего же мыэтот каторжный, этот льдистый усваивали урок?Я знавал слепого аэда, который молча мужал, но не старел,и другого, который беззаботно жил, но ужасно отдал концы.Помнишь, как, прослезившись, обмолвился Фет:«там человек сгорел»,

и огорчался седобородый, не слишком годящийся нам в отцы?Я любил распивать чаи в волчье время, в собачий час, когдаза окном небритый тапёр сопровождает джигоюбелокаменное кино.Я любил осознавать невесомость собственного труда,адреналин его, иллюзорность, тщетность. О, всё равно —вслед за черновиком, выцветающим на сухих листкахиз блокнота, дрожащая речь кругами по ледяной водеразбегается, и вопрос «зачем?», очевидно, бессмыслен, кактонкокостный щебет скворцов, коротающих зиму бог знает где.

«Вот блаженствуют парижане на rue de la Paix и пьют…»