Посланник из Райского сада

– И в чем же проявляются эти две стороны медали? – поинтересовался Птолетит.

– Несвобода – или нравственный закон, прежде всего, обусловлена моим присутствием в человеке, и к ней можно отнести такие категории как любовь, совесть и нравственность – все то, чем люди способны выделяться из остального живого Мира! Свобода же – истинна! И она заключается именно в самом человеке, а если сказать точнее – в человеческой самонадеянности! Ибо самонадеянность есть ни что иное, как слепота человека, отрекшегося от Божьего закона и не ведающего, что он творит!

– Не ведающего, что творит! – горестно повторил Птолетит.

– Да, Птолетит, люди свободны в своем желании оставаться слепыми.

– Так зачем же ты дал им эту свободу?

– Я не хотел сделать людей лишь рабами моими! Ибо в одной только несвободе не сможет

осуществляться предназначение человеческое!

– А в чем оно, это предназначение?

Создатель лукаво взглянул на своего собеседника.

– А этот вопрос и вовсе неизмерим в понятиях. Он поддается только чувственному восприятию, которое заключается, прежде всего, во времени и познании!

– Я полагаю, что этот вопрос неизмерим для всех, кроме тебя, Господи?

Создатель улыбнулся.

– Совершенно правильно! Однако на этот счет я могу тебе сказать только то, что предметное осознание человеческой роли будет означаться в темпе медленных эпох и веков, и это лично для тебя, Птолетит, вполне приемлемо!

Взгляд Птолетита помрачнел.

– Ты хочешь сказать, что я на протяжении столетий буду вынужден смотреть сквозь пальцы на все человеческие прегрешения и ждать незначительных перемен, которые в течение всего этого времени будут медленно подводить безжалостное человечество к какому-то его предназначению, задуманному тобой?

– Не кипятись, мой друг. Все, касающееся твоей критики в данный момент, имеет гораздо большее значение, чем ты себе представляешь. В предназначении человеческом видится не только судьба цивилизации, если рассматривать ее как отдельный элемент! Ведь человечество, ко всему прочему, является одной из деталей вселенческого процесса, встроенной в этот процесс, а потому вынужденной последовательно развиваться, участвуя в нем.

– Ты говоришь сейчас о человечестве в целом, как о механизме, но меня эта общая схема его развития не волнует, ведь боль моя проявляется в сопереживании за каждую отдельную человеческую душу здесь и сейчас! Ты же уводишь меня от этой темы, пытаясь прикрыть ее глобализацией своих идей, но от этого мои страдания, увы, не уменьшатся!

Птолетит, отчаявшись, безнадежно махнул рукой.

– Ты напрасно спешишь с выводами, Птолетит! Ведь я вовсе не увожу тебя от темы, а только пытаюсь подойти к ней таким образом. Говоря о роли человечества в темпе медленного течения эпох, я хочу сказать только то, что в развитии своем оно еще слишком молодо, и, отступив от закона моего, в силу дарованной свободы, идет вслепую куда попало, не ведая по молодости своей, что путь его, в конечном итоге, к закону и приведет! Однако человечество, обладая дарованной свободой, упрямо, а упрямству истину признавать несвойственно! Вот оно и копошится в этой своей мнимой свободе, и это, Птолетит, неизбежно!

– Ты говоришь, что в конечном итоге человечество все равно придет к закону?

– Безусловно!

– И что же, тогда исчезнут страдания?

– Конечно! Ведь люди, испробовав все, поймут, наконец, что избежать страданий и обрести свое счастье возможно только соблюдая закон. Они поймут, наконец, что и дан он был им именно для этой цели!

– Но, ведь до этого на Земле случиться еще столько бед! Не слишком ли велика цена твоей цели?

– Нет! В этом как раз и заключается предназначение человеческое!

– Но, как же быть мне? В чем я должен найти для себя утешение?

Всевышний улыбнулся.

– Коль ты приспешник божий – то в том же, в чем нахожу его я!

– Ты?

– Ну, да!

– Так ты… тоже от этого страдаешь?

– Увы! И может гораздо в большей степени, чем ты!

Птолетит недоуменно воззрился на Бога.

– И в чем же ты находишь утешение, Господи?

– В любви!

– В любви?

– Я нахожу утешение в любви к людям, а отсюда и к всепрощению их прегрешений! Ведь

только любовь в истинном своем проявлении может быть милосердной, долготерпимой, не мыслящей зла или отмщения.

– Прости, но мне такое не под силу, даже несмотря на то, что я твой приспешник!

– А это потому, Птолетит, что ты не познал истиной любви! Ибо только истинно любящий может все терпеть и прощать!

– Ну, что ж, выходит, я обречен на страдания!

– Я так не думаю, и мне кажется, что у тебя есть выбор.

– Выбор? Какой?

– Либо оставить все как есть, и обречь себя на вечное страдание, либо познать любовь и найти утешение в ней!

– Ты хочешь сказать, что даешь мне этот выбор?

– Именно так!

– И как же я смогу познать любовь?

– Это решать тебе!

– Но, если… Если я должен буду познать любовь к человечеству, значит и искать ее я должен среди людей.

– Выбор за тобой, Птолетит! Выбор за тобой!

Глаза Птолетита оживились.

– И каким же образом ты позволишь мне это сделать? Как я смогу отличить грань дозволенного и недозволенного тобой в познании этой самой любви?

Создатель лукаво улыбнулся.