После банкета

Ногути весьма щепетильно разделял официальное и личное, поэтому вряд ли он, приглашая Кадзу, просто воспользовался случаем. За свой счет они могли вдвоем поехать и в другое место, – собственно, причин затевать такую поездку на людях не было. Кадзу слышала от людей о церемонии Омидзутори, но решила, что хотя она с Ногути и группа от издательства проведут это время как бы отдельно, вечером все сойдутся в храмовом зале Нигацудо.

Кадзу огорчали большие расходы, которые легли на плечи Ногути. Было неприятно, что ее смущают важные друзья любимого мужчины. Как хозяйка ресторана, Кадзу спокойно общалась с влиятельными людьми, но ей не хотелось, будучи частным лицом, говорить с ними, словно со своими гостями.

Она пыталась расспрашивать Ногути, но тот сердился и не давал объяснений. В конце концов, изрядно поломав голову, Кадзу с конвертом, куда было вложено двадцать тысяч иен, нанесла Ногути визит. Она намеревалась вручить их как расходы на поездку.

Кадзу привыкла, что известные политики спокойно принимают деньги. Нагаяма Гэнки тоже брал у нее на карманные расходы – сто тысяч, двести тысяч, а то и миллион иен.

Однако с Ногути все обстояло иначе, и деньги стали причиной их первой размолвки. По поводу нынешней поездки он мыслил вполне определенно:

– Мне нужно оплатить только ваш билет и номер в гостинице. Меня пригласили раньше, я ни на что не тратился. Когда я сказал, что поеду с владелицей «Сэцугоан», все пришли в восторг и предложили сделать приглашение и вам. Но я настоял, что сам заплачу за вас. Ведь это разумно?

– Мне-то в наше первое путешествие хотелось поехать только вдвоем и в какое-нибудь тихое место.

– Даже так? А я хотел представить вас друзьям.

Последняя фраза Ногути положила конец пререканиям. Она произвела на Кадзу глубокое впечатление, а прямота и честность любимого доставили ей искреннюю радость.

– Хорошо, поступим, как вы говорите. Взамен, в благодарность за то, что меня приняли в ваши ряды, давайте после поездки пригласим всех в «Сэцугоан».

– Хорошая мысль, – прохладно согласился Ногути.

Двенадцатого числа группа встретилась на Токийском вокзале, чтобы сесть на отправлявшийся в девять утра поезд «Цубамэ», и Кадзу поразилась, как молодо выглядит Ногути. Впрочем, это было естественно: троим из пятерых мужчин перевалило за семьдесят.

Кадзу долго обдумывала, в каком кимоно ей отправиться в поездку. Можно сказать, в этом путешествии обществу впервые официально демонстрировались ее отношения с Ногути. Она собиралась как-то выразить в одежде его имя – Ногути Юкэн. В этом столь внушительном имени для изображения подходил только первый иероглиф его фамилии: «но» со значением «поле».

Кадзу немедля приступила к подготовке. После долгих размышлений она сочла, что более чем достаточно, если узор, связанный с именем Ногути, будет понятен ей одной: по подолу, на шелке спокойного темно-коричневого цвета, тянутся вверх окруженные белыми облачками хвощ и одуванчики, оттененные золотом, – они передают идею «весеннего поля». На шнуре полосатого желто-зеленого пояса оби – пряжка с цветочным рисунком. А вот ярко-лиловую подкладку накидки хаори

, серой со струящимися полосами расцветки, Кадзу обдумывала долго.

Восьмидесятилетнего седовласого старца можно было назвать основоположником японской журналистики, он пользовался всеобщим уважением. Доктор права, он еще и перевел немало произведений английской литературы, был по-английски ироничен, одобрял прогресс, вот разве что выступал против закона о запрете проституции. К Ногути этот одинокий старик обращался на «ты». Ушедший на покой предприниматель прославился в поэзии хайку[21], экономический обозреватель беспрерывно выдавал сплетни.

Все были в прекрасном настроении, обществом Кадзу не пренебрегали, но и специально не подлаживались. В общем, поездка до Нары прошла приятно. Когда экономист закончил раздавать характеристики политикам и финансистам: «дурак», «бездарность», «прохвост», «оппортунист», «умственно отсталый», «сумасшедший», «притворщик», «ветреник», «самый большой в истории скупердяй», «склеротик», «тупица», «эпилептик» и так далее, – разговор зашел о поэзии.

– О хайку я могу судить только как европеец, – заметил восьмидесятилетний старец. И, подчеркивая свою эрудицию и начитанность, продолжил: – У Тэрады Торахико[22] в эссе «Беседы о поэзии хайку» есть эпизод, где молодой немецкий физик, приехав отдохнуть в Японию, заделался японцем и с гордостью заявил японскому другу: «Я написал хайку!» Оно звучало так: «В Камакуре было много журавлей». Стихотворение по форме – чередование строк с количеством слогов пять-семь-пять – и правда было хайку. У меня после теперешних рассказов нашего приятеля родился такой же по форме стих: «И в политике, и в финансах сборище одних дураков».

Все засмеялись, но прозвучи такая шутка из уст молодого человека, никто и не подумал бы смеяться. Кадзу, когда заговорили о поэзии, озаботилась, как поступить с накидкой: стоит ли снять ее в вагоне, где работало отопление. Вскоре тема разговора вновь сменилась.