После банкета

Тогда Кадзу достала подписной лист и убедила его, что если первым будет стоять имя Савамуры Ина, то остальные внесут пожертвования не задумываясь. Тот печально усмехнулся, извинился, что может сделать это только как частное лицо, велел своей гейше растереть тушь и замечательным почерком вывел кистью: «10 000 иен Савамура Ин».

Пока никто не должен был знать, что дальше Кадзу обратится с подписным листом к разным лицам, на которых намекнул Савамура Ин: премьер-министру Саэки, Нагаяме Гэнки и другим финансовым воротилам. Эта информация никак не могла достичь ушей Ногути.

С той минуты, как она получила подпись Савамуры Ина, в сердце Кадзу зародилось предчувствие нежданного успеха. Опять воспрянула душа, и Кадзу охватило ни с чем несравнимое ликование. Теперь требовалось прятать эту наполнявшую сердце радость. В конце концов Кадзу сгорбилась, как кошка, которая, свернувшись, скрывает избыток своей силы, и решила, что следует отзываться лишь на радость мужа, а в другое время сохранять хмурый вид. Столь противоестественные усилия раздражали. Кадзу полагала, что ее угнетает и вызывавшее тревогу великодушие Ногути.

Но когда она подумала, что муж ничего не знает, его фигура в серой рубашке и с поднятой над головой палкой показалась ей невыразимо одинокой и печальной. Кадзу пришло в голову, что, если бы он знал, было бы легче. Она не считала, что совершила плохой проступок, и надеялась, что в будущем он ее поймет.

– Смотри-ка. – Ногути снова остановился и указал палкой на противоположный берег. – Все еще есть такие чайные. Прямо как в театре.

На том берегу, около дороги, расположилась видавшая виды чайная лавка, совмещенная с дешевой закусочной, где подавали одэн[47]. Под покосившейся крышей через пыльную деревянную дверь с застекленной верхней половиной можно было разглядеть, чем торгуют. Со стеклянной части двери свисали разноцветные полоски бумаги, а деревянную часть прикрывал красный ковер. На подвешенных табличках было крупно написано «одэн», «данго»[48] и прочее.

– Ах, как живописно! – с преувеличенным восторгом вздохнула Кадзу.

Она ступила в траву, и Ногути смел концом палки густую плотную паутину. Зацепившиеся за палку нити колыхались в воздухе, и когда закатное солнце освещало их, нежно мерцали.

Не в силах больше выносить молчание, Кадзу бестолково предложила:

– Послушай, дом всем хорош, только ванну стоит переделать, согласен? Пусть и съемное жилье, а нам там жить и жить.

– Я тоже так думаю, – довольно отозвался Ногути. – Вернешься после гольфа – самое оно принять ванну.

– Гольф? Раньше за границей играл… А как же клюшки и прочее?

– Я подумываю снова начать играть. Когда все уладится, можно дешево собрать снаряжение по лавкам старьевщиков. Я подумал об этом, потому что здесь, рядом, в Коганэи, поле для гольфа. Сюда я когда-то приглашал друзей, иногда и приятелей из иностранцев.

– Прекрасная мысль! И для здоровья полезно, займись обязательно. Если после всей этой жуткой нагрузки ты сразу перестанешь чем-нибудь заниматься, для здоровья это будет хуже всего.

На этот раз Кадзу радовалась искренне. Нужно, чтобы муж двигался.

Они подошли к первому мостику. Оперлись на грубые перила из металлических трубок, посмотрели вниз и наконец-то увидели, как течет вода под переплетенными ветвями деревьев. Быстрый поток бежал, испещренный пятнами света, который пробивался сквозь листву каштанов.

– Напоминает оби из ткани с металлической нитью, – сказала Кадзу. – Не люблю этот стиль.

– А мы тут впервые увидели воду, – заметил Ногути.

Вскоре супруги снова поднялись на дамбу и двинулись дальше, в сторону заходящего солнца, туда, откуда текла река.

Кадзу разговаривала с мужем, и ей вдруг почудилось, будто она вознеслась куда-то вверх и смотрит на все с высоты птичьего полета. Видит фигурки старых супругов, ранней осенью идущих по дамбе. Сверкают белые волосы Ногути, искрятся коралловые камешки в шпильках Кадзу, поблескивает порой палка, которой размахивает Ногути. Их чувства как на ладони: печаль, одиночество. Ни с чем не спутаешь.

Такой взгляд, конечно же, служил еще одной уловкой для самооправдания. Кадзу знала, что иначе жизнь будет чревата последствиями, которые, как острый нож, могут ранить и ее саму, и мужа. Казалось, очаровательная, пока смотришь с вышины, картина печальной прогулки старой супружеской четы мгновенно станет слишком безобразной.

Ногути явно наслаждался каждой минутой прогулки на свежем воздухе. На это указывало все: осанка, взгляд, обращенный порой к небу, походка, то, как он размахивал палкой. Однако в его удовольствии Кадзу чувствовала отстраненность, сопротивление, будто ее присутствие для него вовсе не обязательно. Ей следовало идти позади и быть внимательной, как человеку, глядящему через плечо художника на картину, которую тот рисует на холсте. Сейчас она не мешает, поэтому не стоит и дальше отвлекать наблюдением за творческим процессом.