После бури

Последние два с половиной года своей жизни Рут кляла себя за две вещи: что оставила младшего брата Маттео в этом жутком доме с этими жуткими родителями и что забыла там свой дневник. Связаться с Маттео она не смела, боялась, что родители узнают, где она. Дневник она вела до последнего дня, а когда уехала, возвращаться за ним было поздно. Она гадала, найдет ли его кто-нибудь, и горячо надеялась, что этим человеком не будет ее брат Маттео. Она желала ему настоящего детства – чтобы он катался на велосипеде, играл в компьютерные игры и если и видел насилие, то только в комиксах. Она считала недели и месяцы до того дня, когда Маттео исполнится восемнадцать и она сможет вернуться и забрать его. Но сделать этого не успела. Шести лет разницы между ними оказалось слишком много. Может, он и не поехал бы с ней?

Они обожали друг друга с детства, но у них никогда не было ничего общего. Кроме того, Маттео досталось то, что не досталось Рут: любовь матери. Мать всегда была там, где он, а Рут же не выносила и избегала ее. Мать со всеми ее неврозами: фобией затхлого запаха, из-за чего дом проветривался до глубокой заморозки; убежденностью, что соседи следят за ними; страхом, что местные собаки – это дьявол в зверином обличье. Этим страхам не было конца. А отец сидел в другой комнате, обложившись книгами, физически еще с ними, но мыслями все дальше и дальше. Как будто пытался вызвать у себя душевную болезнь, чтобы сбежать. Рут ненавидела эту его способность и одновременно ей завидовала.

Каждые выходные они проводили в своей церкви, битком набитой другими семьями, такими же непохожими на всех, как семья Рут. Семьями, где было столько же правил, столько же запретов, где с детьми говорили только о страхе Божьем и никогда – о любви. Однажды Рут крикнула матери: «Вы говорите, что мы должны служить Господу, но это все равно что быть рабами!» У матери тогда случился очередной истерический припадок; даже много лет спустя Рут не могла сказать наверняка, настоящие ли они или мать притворялась. Однако Рут не раскаялась, только ругала себя за то, что огорчила Маттео.

Она ушла из дому, хлопнув дверью, но в тот же вечер вернулась. Бежать ей пока было не к кому. В школе она ни с кем не дружила, все девочки там были идеальными куколками, идеально одетыми, с идеальными родителями и идеальной жизнью. Они шушукались у Рут за спиной: «сектантка», «семейка фриков». В конце концов это стало обыденностью и больше не причиняло боли. Рут хорошо научилась держаться в тени, не высовываться и мечтала лишь о том, как перетерпеть школу и дожить до восемнадцати, когда можно будет уехать куда подальше и выбрать себе другую жизнь. Во всяком случае, она думала так, пока не встретила свою первую подругу. С того дня все переменилось. По иронии судьбы они познакомились в церкви. В Хед приехала новая семья, они пришли в церковь, и их дочь оказалась ровесницей Рут. Звали ее Беатрис. Они сразу сблизились. Обе ненавидели запреты и правила, обе чувствовали себя пришельцами с другой планеты. При первой возможности Рут стала ездить на автобусе в Хед, и, когда родителей Беатрис не было дома, они вместе слушали музыку, красились и смотрели запретное кино. Это время стало лучшим в жизни Рут. Таких друзей, как в подростковом возрасте, у нас не будет никогда. Даже если мы сохраним их на всю жизнь. То, что было тогда, не повторится.

Когда им исполнилось шестнадцать, их позвали на вечеринку в Хеде. Они пили и курили, как все остальные подростки, и Рут впервые почувствовала себя почти что нормальной. Она даже поцеловалась с одним мальчиком, потом оказалась на диване в темной комнате, где он попытался овладеть ею, но не справился со своим инструментом. Рут нервно засмеялась, и он рассвирепел. Выскочил из комнаты и убежал домой. На следующий день Беатрис сказала ей, что он разболтал на всю школу, что переспал с ней и что в постели она отстой. Так Рут узнала, что правда для мальчиков ничего не стоит. Слух о том, что она была на вечеринке в Хеде, дошел и до школы в Бьорнстаде, и какое-то время идеальные бьорнстадские девочки не могли толком решить, как ее называть: «хедской сучкой» или «сектантской подстилкой». На семнадцатилетие Беатрис подарила ей классные наушники, чтобы Рут не слышала одноклассниц. Вечером они пили в лесу самогон, и Беатрис счастливо прошелестела ей в ухо: «Черт, какой кайф быть пьяной! Ой-ой-ой, как я сейчас пописаю! Как верблюд!» Рут захохотала так, что повалилась на землю. Таких друзей, как Беатрис, у нее никогда больше не будет. Таких друзей просто не бывает.