После бури

«Да, но у Кевина крепкий чердак. И настрой победителя».

Амат слышал это повсюду – в ледовом дворце, в супермаркете, в школе; он прекрасно понимал, что «хоккейная семья» – это пароль. Всем нравилось, что он забивает шайбы, но им хотелось, чтобы он еще и выглядел, как все хоккеисты, жил в богатом районе, смеялся их шуткам. Им хотелось, чтобы он был Кевином, но ему позволяли быть Аматом, пока он побеждал. И он делал, как хотели они. Побеждал, побеждал, побеждал.

Бьорнстад вел в счете всю серию, а Хед был в хвосте. Все детство Амата Хед был лучше, богаче, больше, важнее, и он, Амат, стал символом перемен. Плечи болели каждое утро, сначала от тренировок, потом от чужих ожиданий. Вахтер исправно пускал его в ледовый дворец по утрам, но Амат все реже бывал на льду и все чаще на тренажерах. Все считали, что для НХЛ он мелковат, поэтому он сражался со штангой так, что потом едва мог дойти до дома, а в голове тем временем звучали афоризмы, которые он слышал от тренера, спортивного директора или еще какого-нибудь мужика: «Судят не по старту, а по финишной ленточке!»; «Установки важнее, чем мастерство!»; «Сила воли – козырь таланта!»

Однажды ночью, выйдя из ледового дворца в полном изнеможении, Амат споткнулся в темноте о сугроб и упал, повредив запястье. Сначала оно почти не болело, но чем больше он тренировался, тем сильнее оно опухало. Он никому ничего не сказал. В НХЛ с травмами не берут. Он должен играть, побеждать, не разочаровывать. Дело не только в мужиках из супермаркета, но и в товарищах из Низины, которым он пообещал купить дорогие часы, когда станет профи. Если бы не они, его бы здесь не было. Несколько лет назад они все лето по очереди бегали с ним по склону за домом – только бы он не сдавался. Его мечты стали их собственными. Он должен вернуть им долг. Он должен маме. Должен тренеру. Городу. Всем.

На одном из матчей Амат забил три шайбы, но увернулся от силового приема. В раздевалке старшие игроки ехидничали:

– Эй ты, принцесса на горошине, в НХЛ приемы будут покруче!

Когда он вышел из душа, на его месте лежала упаковка с тампонами. Разумеется, это была просто шутка, но с этого все начинается.

На следующем матче его ударили по запястью. Боль была такой резкой, что в глазах потемнело, он принял обезболивающее, но легче не стало, поэтому вечером он нашел в Низине знакомую девчонку, брат которой продавал самогон. Раздобыв ему бутылку, она сказала:

– Если бы брат знал, для кого это, денег не взял бы. Он тебя боготворит! Подумать только, простой парень из Низины пробьется в НХЛ!

Амат покачал головой. Девчонка с серьезным видом добавила:

– Брат говорит, богачи хотят тебя использовать. Они помогают только потому, что хотят на тебе заработать. Не позволяй им себя надуть!

– Ладно, – пообещал Амат.

– Не говори «ладно», если не согласен! – фыркнула девчонка.

– Ладно, ладно, ладно, – грустно улыбнулся Амат, а девчонка, так же грустно улыбнувшись в ответ, сказала фразу, которую он никогда не забудет:

– Ты понимаешь, что на тебя смотрят все дети Низины? Если у тебя получилось, то получится и у них. Смотри, не сломайся! Стань звездой! Они знают, что у тебя нет богатого папочки, который сто лет играл в хоккей и покупал тебе в подарок на Рождество коньки, как у всех долбаных приличных детей на Холме. Ты всего достиг сам. Всего! Поэтому парни с Холма тебя ненавидят. А все тамошние девчонки ненавидят нас за то, что мы лучше учимся. Потому что знают: если бы они родились в Низине, то ничего бы не достигли и давно бы загнулись – на них все падает с неба, сами они ничего не добьются!

Девчонка хотела подбодрить Амата, откуда ей было знать, что от таких слов ему стало только хуже. Она лишь подбросила камней в его тяжелый рюкзак. Придя домой, Амат выпил самогона, чтобы уснуть, несмотря на боль в запястье, и спрятал полупустую бутылку в хоккейный баул в шкафу, чтобы мама не нашла, – в последние две недели прятать пустые бутылки было труднее, чем полные.