После любви

Вслед за Сальмой в комнате появляется Наби. Я привыкла к почти европейскому стандарту в одежде нашего повара (джинсы, рубаха навыпуск и тонкая замшевая жилетка) – и потому не сразу узнаю его в длинном национальном халате и с чалмой на голове. Впрочем, лицо Наби – подвижная физиономия карманного воришки – ничуть не изменилось.

– Наби!.. – Я рада ему, даже несмотря на конспиративную чалму.

– Здравствуйте, мадам!

Мы жмем друг другу руки – с симпатией, но без особой сердечности. Наби просто выполняет распоряжения хозяина, он слишком сосредоточен на том, чтобы исполнить их, не отступив ни от одного пункта.

– Я привез вкусной еды, мадам.

– Спасибо, Наби. Я не хочу есть.

– Вам нужно набраться сил.

– Я чувствую себя превосходно.

Наби озадачен. Очевидно, мое нежелание есть вступает в противоречие с первым пунктом инструкции Доминика.

– Ты можешь оставить еду здесь, – на помощь Наби приходит Сальма. – Мадам обязательно поест. Рано или поздно.

– Ну хорошо, – сдается повар. – Хозяин сказал, что я должен постричь вас. И сфотографировать, после того как постригу.

– Постричь?

Куда ты собираешься спровадить меня, Доминик?.. Что ты задумал?

– Постричь, – с готовностью подтверждает Наби. – Постричь и покрасить.

– В blonde? – Сальма едва не хлопает в ладоши.

– Почему? Совсем не в blonde. Мадам должна стать brune. Настоящей brune.

Кем-кем, а настоящей безоговорочной брюнеткой за все свои тридцать лет я еще не была.

– А стрижка? – тут же интересуется Сальма, длина волос ее обожаемой Умы меняется еще реже, чем цвет.

– Radicale19. – Наби роется в большом кожаном мешке, который принес с собой.

– Что значит – радикальная? Что это еще за фокусы, Наби?

– Так сказал хозяин.

– А фотографии? Зачем тебе мои фотографии?

– Так сказал хозяин.

Наби вовсе не собирается обсуждать с кем бы то ни было (а тем более – с женщинами) программу действий, утвержденную Домиником; прямо из мешка на свет божий появляются большое купальное полотенце, старый гребень, портняжные ножницы, слегка тронутые ржавчиной, и пластмассовая, наглухо закупоренная банка.

– А я и не знала, что ты еще и парикмахер.

– Я не парикмахер, но то, что нужно сделать, – я сделаю. Я сам стригу детей, так что постричь мадам не составит труда. А еще мне нужна вода.

– Вода в кувшине.

Я лукавлю, после утреннего мытья воды в кувшине осталось совсем немного. Чтобы превратить меня в радикальную брюнетку, ее явно не хватит. Но мне нужно остаться с Наби наедине, чтобы порасспросить его о том, что скрыл от меня Доминик. Делать это при Сальме не хочется.

Наби заглядывает в кувшин и качает головой:

– Воды совсем мало, мадам. Только чтобы смочить вам волосы. А нужно больше.

– Ты принесешь нам еще кувшин, Сальма? – Я бросаю на девушку выразительный взгляд.

Сальма нехотя кивает и также нехотя покидает комнату – наконец-то!

– Я доставила вам много неприятностей, Наби? Много хлопот?

– Хозяин очень переживал. – Наби предельно лаконичен.

– Ты ведь знаешь, в чем меня обвиняют.

– Хозяин не верит ни одному слову из этого обвинения.

– А ты?

– А я верю хозяину…

Рудольф, главный олень Санта-Клауса, увековеченный на синем, без горла, свитере. Свитер не принадлежит мне, но для чего-то же Доминик положил его в сумку! Шерстяной Рудольф – и есть сам Доминик, тянущий за собой всю рождественскую упряжку, без него Рождество не наступит никогда. Во всяком случае – мое Рождество. С этой точки зрения можно рассматривать свитер, как визитную карточку, галантно преподнесенную мне мсье Флейту. Она ничуть не хуже жеманной визитки Алекса Гринблата,

RUDOLPH

indispensable deer20

выткано на ней красно-белыми нитками.

На остальных оленей ниток уже не хватило.

Хотя они и существуют, я даже знаю их по именам:

Дэшер, или Потрясающий;

Дэнсер, или Танцор;

Прэнсер, или Гарцующий;

Виксен, или Злобный;

Комет, или Комета;

Кюпид, или Купидон;

Дандер, или Болван;

Бликсем, или Молниеносный.

Бегущего следом за Домиником верного Наби можно смело назвать Дандером, как же я несправедлива к бедняге-повару!.. С другой стороны, трудно быть справедливой, когда над твоим ухом щелкает ржавыми ножницами какой-то коновал.

– Так значит, я ему обязана своим освобождением.

Щелк-щелк.

– Это было потрясающе. Это было как в кино.

Щелк-щелк.

– Ну и страху же я натерпелась!

Щелк-щелк.

– Наверное, это стоило немалых денег.

Щелканье прекращается. И голове, лишившейся большинства волос, становится неизмеримо легче. Я вижу пегие невыразительные пряди, они валяются на полу, расстаться с ними совсем не жалко. Как не жалко расстаться с жизнью, в которой приходилось то и дело расчесывать их. В ней было много хорошего, в основном – хорошего, но она потеряна для меня безвозвратно.

– Ты уже закончил, Наби?

– Почти.

– Я спросила о деньгах. Это был неуместный вопрос?

– Чтобы вытащить вас, хозяин заложил отель, мадам.

***

…Если бы мне было двадцать и я была бы смертельно влюблена в красавчика Доминика!