После России

Я слушал Эдуарда Кузнецова, почти не прерывая. Передо мной был человек-легенда. Живой детективный роман. Персонаж нашей недавней истории, ее герой, ее изгой. И для меня он был весь — в прошлом. Приговоренный к смерти, отсидевший шестнадцать лет, прошедший если не все, то многие круги ада, человек из той, давно уже ставшей историей эпохи, этим мне и интересный, вдруг заговорил о нынешнем, о горячем…

— Я.

конечно, потерял ощущение атмосферы происходящего нынче в России, но информации много, рассказов. свидетельств. Я чувствую, что там происходит, и меня мало волнует отсутствие колбасы, меня волнует настроение людей. Был тут у меня в гостях один мужичок, он неплохо описал ситуацию, говорил, что отчаяние и озлобленность всегда были в народе, всегда в очереди за водкой какой-нибудь блаженный прорывался к прилавку и народ его пропускал. А теперь же без очереди лезут один за другим, и по ним видно, что, если скажешь ему хоть слово, он разорвет тебя на куски. Помните, у Булгакова в «Мастере…» есть гениальная фраза о том, как герои подошли к ларьку «Пиво-воды» и спросили: «Пиво есть?» «Пива нет», — ответила продавщица и почему-то обиделась. Так вот теперь она бы ответила: «Пива нет», — и начала бы стрелять из автомата.

Такие эпизоды напоминают мое кризисное состояние в семидесятом году. В Москву ездить к матери не разрешали, дело новое стряпали, стукача завербовали (правда, я не дурак, раньше его завербовал, и мы вместе писали рапорты для КГБ). Я был на грани взрыва, боялся сорваться на любой мелочи. И я решил: за ерунду сидеть больше не буду. Если уж сяду, то за что-то крупное, стоящее. И вот вместе со своими будущими подельниками мы надумали следующее. Страна нуждалась в твердой валюте, в западной технологии. Готовился так называемый «десант». Спасти Россию, как мы полагали в то время, мог только Запад. И вот в момент главного соглашения Союз будет готов пойти на уступки, если Запад этого потребует, рассуждали мы. В качестве уступки мы поставим проблему выезда, эмиграции. В те годы практически не выпускали, на Запад выезжали лишь единицы. Мало того, мы понимали, что вот-вот людей снова начнут сажать. И лучше уж сесть в тюрьму, чем так жить дальше. Перебрали массу вариантов, акций протеста: массовую голодовку на Красной площади, имитацию побега за рубеж на ТУ-104 человек 150 с детьми. Самолет не захватывать, но сделать заявление о наших требованиях. Выбрали вариант: имитация захвата шестнадцатью «заговорщиками» самолета первого секретаря Ленинградского обкома партии Толстикова. Он, кстати, пострадал из-за нас. сослали его послом в Китай. Одного мы не рассчитали: наверняка из шестнадцати один или заложит, или проговорится. Стукачество тогда цвело пышным цветом. Точно. Мы поняли, что за нами следят, и начали хитрую игру: делали вид, что слежки не замечаем, а подготовку к акции тем временем продолжали. Я говорил ребятам: «Нас все равно засекли, вот-вот всех арестуют, а мы еще ничего не сделали. Надо сделать так, чтобы нас арестовали в аэропорту». И действительно, интересы КГБ и наши совпали. Они тоже хотели арестовать нас именно в аэропорту. Чтобы показать всему миру, какие мы бандиты. И вот когда мы шли к аэропорту, за каждым кустиком сидели чекисты. Нас взяли, что называется, тепленькими. Судом, широко освещавшимся в печати, смертными приговорами, высокими сроками хотели запугать эмиграционное движение в СССР. Вышло же все наоборот. Начались демонстрации протеста в совершенно невиданных масштабах. Никсон звонил Брежневу. Главы девятнадцати государств послали протесты против приговоров. А тут еще нам помог генералиссимус Франко. У него под расстрелом за реальные убийства сидели три баска. И многие демонстрации в Европе шли под лозунгами отмены смертных приговоров и баскам, и нам. Франко «вышак» отменил и тем самым поставил в неудобное положение Брежнева, который вынужден был заменить смертный приговор мне и Дымшицу на 15 лет тюрьмы. Отсидел из них я девять, и в 1979 году меня и еще четверых обменяли на шпионов, арестованных в Америке. Меня лишили гражданства и в течение двух часов предписали покинуть пределы страны. Я съязвил, нельзя ли побыстрее…