После России

— Очень хорошо отношусь к его стихам, особенно к ранним, когда он еще был портным и шил модные брюки, костюмы где-то в подвале ЦДЛ. Это чрезвычайно забавные стихи. Но тот перелом, который произошел с ним в Америке, закономерен, он пошел на это конечно же скрепя сердце. Я понимаю его. Человек выехал поэтом, а в Америке никто не хочет понимать поэзию. Жалко ему стало, что он так останется ни при чем, вот и перешел на прозу. Я рад, что по крайней мере во Франции он пользуется большим успехом. Но Лимонов, безусловно, талант огромный. Я надеюсь, что он сумеет совершить в себе еще один перелом.

— Мне понятны твои чувства и эмоции насчет языковой среды, в которой ты сейчас очутился. Но у нас нынче очень многие нации оказались в твоей ситуации, живя на своей земле. Твое мнение по поводу катастрофического положения писателя-национала в нашей стране, где повсюду звучит только русский язык?

— Я думаю, что писатели национальных литератур должны воззвать к своим народам и пробудить их. И я думаю, что не следует препятствовать разъединению, это единственно правильный путь. Мне думается, что мы были бы счастливее, если бы жили по отдельности.

— Ты стилист. Как ты «пишешь», как рождается фраза?

— Когда я не занят выступлениями, стараюсь работать каждый день, тем более сейчас есть условия для этого. Уже два года назад я стал материально независимым человеком, меня поддерживает фонд моего же имени. В свое время общества, поддерживавшие художников и литераторов, были и в России. Что касается фонда моего имени, то это сегодня довольно редкий случай. Когда-то в свое время был фонд, поддерживавший в Париже Марину Цветаеву.

А как рождается фраза? Я не знаю, как она рождается. Важен звук, все идет от звука. И я жду этого звука, как когда вдруг что-то придет и что-то появляется. Но вообще ответить на этот вопрос трудно, ведь пишу я с детства.

— Я слышал, что ты едва ли не стал обладателем премии Маккартера, это очень дорогая премия, порядка миллиона долларов. Почему же ты потерял эти деньги?

— Некто Маккартер, миллиардер, в своем завещании просил часть его наследства расходовать на нужды американских и отчасти иностранных писателей и художников. И вот. выполняя его волю, несколько десятков премий ежегодно вручается ученым, писателям, художникам. Есть в этой процедуре маленькая тайна: никто не знает, каким образом, кто выдвигает кандидата на премию. В моем случае так получилось: меня рекомендовала одна организация, заявление прошло все инстанции и я уже потирал руки. Но не тут-то было, хотя абсолютное большинство опрошенных ответили: «Да». И вдруг в самый последний момент, когда все предполагаемые отзывы были собраны, оказалось: кто-то очень влиятельный дернул за ниточку. И я остался с носом.

— Кто же это сделал?

— Я не знаю. Могу только предполагать: один из моих недоброжелателей. Назвать его, извини, мне бы не хотелось.

— Саша, ты вроде бы хочешь вернуться домой, а как ты думаешь, почему другие не возвращаются?

— Многие из уехавших убеждают себя, что сделали это по политическим соображениям, хотя уехали они по экономическим соображениям. У многих и то, и другое. Прожив несколько лет на Западе, абсолютно все привыкают к хорошей жизни, даже самые непримиримые к Советской власти, политические эмигранты. Им уж как-то страшновато возвращаться, ибо здесь снова начнется суетная голодная и холодная вчерашняя жизнь: беготня по домоуправлениям за какими-то справками, ежедневное смотрение программы «Время», очереди, нехватки. Инерционно они к такой жизни уже не готовы. Человек есть человек. Себя они успокаивают: «Мы уже не первой молодости. Зачем нам снова переезжать? Возвращаться туда, где постарели друзья, а иных уж нету, да мы там уже ничего и не сможем…» Даже при полной гарантии, если, конечно, кто-то такую гарантию может дать, политической стабильности страны многие уже никогда не вернутся. Почему? Да разве могут они бросить свои роскошные розовые домики? Свои райские уголки. А я в этом смысле несентиментален. Мне не грозит такого рода ностальгия, мне все равно где жить…