После России

Детство свое я помню очень плохо: все как в молочном тумане.

Когда мне только-только исполнилось пятнадцать лет, я впервые познакомился с «живым» художником. Под влиянием его красочных рассказов однажды бессонной ночью в одно мгновение понял, что я — художник! С этого момента я как бы очнулся.

Этой же осенью, в 1949 году, выдержал конкурсный экзамен в Московскую среднюю художественную школу при Академии художеств СССР. Это было чудом, так как никакой профессиональной подготовки я не имел, ни у кого никогда рисованию не учился. Первые годы учебы совпали с последними годами жизни Сталина. Меня, наивного самоучку, не понимавшего, что происходит вокруг, сразу же начали «исправлять» и «бить». Удивленный, я стал анализировать происходящее. Глаза мои стали открываться. В это же время я знакомлюсь с картинами русских художников 30-х годов — с русским «авангардом». Картины эти сохранились в запасниках Третьяковской галереи, и мне удавалось там бывать. Я начал неумело и робко подражать увиденному.

Осенью 1953 года после окончания художественной школы меня не принимают в Московский художественный институт имени Сурикова. Я немедленно еду сдавать экзамены в Минск.

Один год учусь в художественном институте Минска. По окончании учебного года наши студенческие работы смотрит какой-то местный партийный ревизор. Мои работы вызывают его недоумение. Меня гонят вон.

Осенью 1954 года я уже в Ленинграде, прошел экзамены и учусь в Институте Репина. И опять меня выгоняют. На этот раз по требованию студентов-китайцев. Они обратились к ректору с протестом: оказалось, что мои ученические работы оказывают на них — китайских студентов — вредное «буржуазное» влияние.

Конечно, после смерти Сталина атмосфера чуть-чуть меняется. Начинается «оттепель». Меня взял в театральный институт на свой курс интересный режиссер и художник Николай Акимов.

1956 год. Два моих маленьких натюрморта попали в Москве на выставку молодых художников. В рецензиях многих газет их отругали, причина: известный чилийский поэт Пабло Неруда прислал мне ободряющее письмо.

1956 год. Физики-атомщики предложили сделать персональную выставку в институте имени Курчатова. Через несколько дней ее неожиданно закрыли. Меня пригласили на обсуждение, где устроители клялись и божились больше никогда меня не выставлять. Меня они заранее предупредили не обращать никакого внимания на то, что я услышу.

Я продолжал с упорством писать свои картины. Выставлять же их было для меня роскошью. Если же удавалось продать что-нибудь своим друзьям, я был счастлив.

Милиция и КГБ постоянно напоминали мне, что они в любой момент без труда смогут начать преследовать меня как ведущего «паразитический образ жизни». Спасение было — любыми путями пролезть в Союз художников СССР. И я пролез, я числюсь художником театра и кино.

1970 год. Центральный Дом архитектора СССР устроил мою выставку. Всего на один день. Через 15 минут после открытия какой-то тип, показав бегло удостоверение КГБ, приказал отключить освещение и вытолкать зрителей вон. А еще через день мне сообщили, что я (единогласно!) исключен из Союза художников СССР.

1975 год. На группу московских художников, устроивших выставку на пустыре на окраине Москвы, были брошены бульдозеры и поливальные машины. Скандал получил международный резонанс. Опозорившиеся власти, спасая свое «лицо», разрешили серию выставок. Таким образом и моя большая картина попала в павильон «Пчеловодство», а еще несколько картин были показаны в Союзе художников.

И вот летом 1977 года один высокопоставленный чиновник сообщил мне, что, если я захотел бы уехать по фиктивной израильской визе на Запад, власти гарантируют мне «зеленый свет».

Дверца клетки приоткрывалась…

Я оглянулся на прожитую жизнь. В конце концов, я доказал и себе и другим, что и в условиях тотального коммунистического гнета можно не терять мужества, можно оставаться личностью, можно делать дело по собственному выбору и вкусу. И хотя была создана такая система, в которой подобные мне не смогли бы и появиться, я не только появился, но и выстоял. И я был не один!

4 октября 1977 года я навсегда покинул Москву. G 21 октября поселился в Париже.

— Олег, попав на Запад, вы стали, что называется, вольным художником, сами отвечаете за свою творческую судьбу…

— Я считаю, что всякая государственная поддержка искусства — это развращение искусства. В любом обществе. Художника кормить государство не только не обязано, но и не должно. И общество тоже. Когда выделяются средства на поощрение искусства, всегда найдутся ловкие люди, которые эти средства получат и убедят всех: сделано благое дело, а истинный художник, не всегда понятный праздной публике, останется в стороне.