После зимы

Только истопник — старичок с бельмом по имени Варада Киес — поинтересовался, что еще за персонификация такая и куда дальше пойдут сведения о ничтожном слуге из императорского дворца. Остальные ситтори покорно продиктовали ответы на вопросы анкеты.

— Когда выйдет эдикт о присоединении Ситтори к исконным землям Арайны, вы все станете гражданами с соответствующими правами и социальными гарантиями. Пенсия, пособия, страховки, понимаете?

Старик бодро закивал, соглашаясь. Идея с пенсией ему определенно понравилась. Так, по крайней мере, разгадал его бормотание Кай.

— Вы обязательно расскажите другим, что ничего страшного в персонификации нет. А то мало ли…

— Сказать, да-да, я сказать. Пер-со-ни-ди-фи-как-ция, да-да. Сказать-сказать, конечно, капитана.

Если верить словам господина Варады, то трудовой стаж его насчитывал лет семьдесят, если Маэда правильно пересчитал годы правлений в обычное летосчисление. Он родился тут, во дворце, еще при деде почившего императора — юнго Ситае. «Когда ейная тетка умираль и прицесса Лийул забрюхатеть», точнее истопник не помнил. Но, судя по записям, в Отделе Внутреннего обслуживания работать он начал лет в восемь.

Впрочем, у всех без исключения дворцовых обитателей были примечательные биографии. Особенно, у барышни Лоули.

Кай вчитывался в каллиграфический почерк камеристки императрицы и глазам своим не верил. Как один человек может считаться свадебным подарком другому человеку? Лоули Шиффэй подарил императрице родной отец, присовокупив к презенту традиционные для такого случая драгоценности и благовония. Вся эта темновековая дикость пряталась за названием официальной должности. Да, барышня Лоули получала жалование, имела право на оплачиваемый отпуск, могла взять больничный лист и, наверняка, состояла в профсоюзе, но, по сути, всегда являлась личной вещью государыни. Что почувствовала вчерашняя школьница, когда папаша объявил ей о своем решении? Рыдала в подушку всю ночь? Пыталась протестовать? Или смиренно приняла судьбу, как сегодняшние прачки, узнав, что скоро станут гражданами Арайны? А может, обрадовалась открывающимся возможностям?

У барышни Лоули был типичный ситторийский типаж, который всегда так нравился неуверенным в себе мужчинам — треугольное лицо, негустые брови, чуть раскосые, широко расставленные глаза, влажные веки, точно после долгих рыданий, нос кнопкой и пухлые губы. Вечная, всеми обиженная девочка с характером раненой росомахи.

— Надеюсь, с таким выражением лица вы думаете не о женщинах.

Кому как не офицеру из Особого отдела уметь подкрадываться незаметно и со спины, верно?

— Откуда вам знать, какое у меня лицо?

— Я вижу отражение в витрине буфета.

Они скрестили взгляды на поверхности старого неровного стекла и не слишком искренне улыбнулись друг другу.

— Что ж, вы угадали, Рэн. В данном случае — как раз о женщине я и думал. О барышне Лоули.

Яно присвистнул от удивления и незамедлительно плюхнулся в кресло рядом. Должно быть, прежде, всего несколько месяцев назад, комната эта служила дворцовым служанкам чайной или чем-то вроде того. Сюжеты на выцветших от времени гобеленах были именно чайные: девушки в длинных платьях увлеченно сплетничают над остывающим чайником, степенная дама разливает напиток по чашкам, придворная держит в одной руке чашку, а другой гладит кошку. И кресла тут сохранились именно женские — широкие и округлые, чтобы платья не слишком мялись от долгого сидения. Ничего этого Маэда объяснять сослуживцу не стал. Еще прикажет растапливать печки «бабскими» креслами. Просто чтобы досадить императрице и не рискуя получить взыскание за уничтожение культурного достояния. Кресла-то не антикварные, обычная реплика для поддержания общего стиля.

— Злобная старая дева, что про неё думать?

— Её дядя — императорский цензор…

— Я в курсе, — фыркнул Яно.

— Это он настоял, чтобы именно барышня Химара стала императрицей, — невозмутимо продолжил размышлять вслух Кай. — Буквально выкрутил руки Шэнли, женив на девчонке из нищего, но очень благородного клана. И тут же подсунул племянницу, чтобы присматривала. Ловко, да?

Особист досадливо поморщился.

— Их уже затем следовало завоевать, чтобы положить конец всему этому дремучему мракобесию, которое они вот уже тысячу лет подают как высокую культуру.

— И нам, в том числе.

— Кай, я не культуролог ни разу, но разве не обидно за наши древние корни, которые зачахли из-за многовековой экспансии ситтори. Тысячу лет писать и читать, подчиняя строй родной речи чужой грамматике. Боготворить чужое, когда есть своё, которое ничуть не хуже. Может, хватит?

Голос капитана Яна звучал ровно, но там, под коркой самообладания бушевало пламя ненависти. Странно, что человеку с такими воззрениями, способному наделать непоправимых ошибок, поручили столь щепетильную миссию — стеречь императрицу.

— Но изменить ничего нельзя, — попытался умиротворить собеседника Кай. — Всё уже случилось — и с ними, и с нами. У меня вот даже фамилия звучит по-ситторийски, а все предки мои арайнцы аж до девятого колена. В школе мне пришлось несладко из-за таких как вы… хм… радикалов.