Последняя глава

От ее внимания не ускользнуло, что Самоубийца принялся последнее время бродить по горам и тропинкам, и ей хотелось бы знать, что он где-нибудь далеко, когда она отправилась в свою таинственную экспедицию. Она нашла подходящее место — о, тут в полях довольно было верных местечек, особенно в сторону фермы Даниэля, в окрестностях так хорошо знакомого ей маленького сарайчика.

Ну, хорошо.

Но в то время, как она держала в руках толстый пакет, ей вздумалось открыть его и посмотреть туда прежде, чем положить его под камень. Это пришло ей в голову в первый раз. Напряженная тревога по поводу бегства ее друга и позднее некоторые собственные тайные муки не оставляли ей раньше времени для такого любопытства. Она увидала в конверте письмо — адресованное ей; это была дарственная запись: лежащие тут кредитные билеты принадлежат ей — он ведь обещал ей поддержку в возмещение за место в конторе, которого она лишилась из-за него; у самого у него еще довольно денег. Она должна только соблюдать величайшую осторожность и, в случае опасности, сжечь деньги.

Фрекен д'Эспар коснулась рукой лба, глаз, и мысли ее словно просветлели, в следующие минуты чудесным образом исчезли все ее муки. Как это тонко сделано, как деликатно, так по-настоящему по-графски, или кто бы он там ни был! Это уже не было больше для Фрекен д'Эспар краденое добро, которое она хранила у себя на груди, — это был прощальный дар, подарок на память, сделанный ей благородным человеком. Она стала считать бумажки — нет, она не сосчитала их, она только просмотрела их поверхностно: ценные бумажки, и крупные, несколько тысяч, не такие суммы, которые она часами выписывала в конторе на машинке, нет — но несколько тысяч, много тысяч, целое богатство. Были тут и менее крупные, и мелкие бумажки — словно он позаботился, чтобы ей не пришлось менять в ближайшее время. Обо всем он подумал.

Она сидела и размышляла. Разве было у нее теперь основание ломать себе руки и стонать, и жаловаться по ночам? Конечно, да, все та же была причина, в этом-то и беда! Но деньги — это деньги. И вдруг ее как будто осенила какая-то хорошая мысль. Она порывисто встала, опустила опять деньги глубоко вниз, на грудь и, застегнув с трудом кнопки на спине, ушла.

Она предпочла бы теперь иметь возможность сейчас же беспрепятственно вернуться домой, в санаторию, но вдруг вынырнул перед ней Даниэль и увидел ее; у него в руках веревка и передник — один из передников Марты — повидимому, он собирался носить домой сено из маленького сарая; да, и он кланяется уже издали, и фрекен должна поговорить с ним. Даниэль сейчас же узнал ее и выразил радость, что видит ее.

Он так давно ее не видел, говорит он, он думал, что она уехала.

— Нет.

— Так, так. Ну, а граф что? Где граф?

— Граф уехал. Может быть, он вернется, но сейчас стало как раз слишком холодно здесь для его больных легких.

— Понятно, — говорит сочувствующе Даниэль. И теперь, значит, она гуляет совсем одна! Но наверное это будет недолго.

Она, молча, закинула руку за спину, расстегнула опять несколько кнопок; когда она извлекла пакет с деньгами, глаза Даниэля широко и недоверчиво раскрылись — она достала у него на глазах бумажку в десять крон и подала ее ему со словами:

— Это вам; граф просил меня передать вам это. Так удачно, что я вас встретила.

— Нет, нет, нет, — сказал Даниэль, отступая, — может ли это быть? От графа?

— От графа. О, он обо всех подумал!

И они с увлечением заговорили оба о графе — это замечательный человек, дня не проходит, чтобы Марта не вспомнила его. Это прямо жалость, что такой человек хворает.

Фрекен сказала:

— Не можете ли вы мне застегнуть лиф на спине, мне не достать.

Он бросил веревку и передник на траву и ответил:

— Уж не знаю, смогу ли — такое тонкое дело.

Дело пошло, она почувствовала у себя на спине его руки и услышала, что кнопки застегиваются. Да, дело шло; она заметила, что он искренне боится коснуться ее слишком грубо.

Они пошли дальше по тропинке к сенному сарайчику. Фрекен д'Эспар заглянула туда, у нее были при этом, конечно, свои мысли. Много раз проводила она здесь хорошие минуты со своим другом, он целовал, обнимал ее тут. О, они оба, конечно, боялись последствий, и всегда боялись их. Нет, это был не спорт и не состязание, это был голос крови, неизбежная глупость, безумие, существующее с тех пор, как стоит мир; может быть, и что-то яркое, может быть, любовь, много, много могло тут быть всего вместе.

— До свидания, — сказала фрекен, и покинула Даниэля с его сеном.

Вернувшись в санаторию, она уложила свои вещи, собрала свои французские романы, сложила их на дно сундука и заперла, потребовала счет и уплатила за него несколько бумажек, вынутых ею для этой цели. Она проявила при этом достаточную щедрость, и когда счет за один день оказался меньше обычного, то отослала его для исправления; она также щедро раздала чаевые. Могущественной таинственной поддержкой было сознание, что у тебя на груди пакет с деньгами.