Последняя глава

Гм! Он ведь, никогда и не мечтал об этом, никогда. И он до такой степени совершенно не достоин ее, он такой незначительный человек — жалкий конторщик безо всякого будущего.

О, но у нее есть кое-что у самой. Больше она ничего не хочет говорить, но у нее есть деньги, наследство от ее французских родных, как бы Божий дар. Но, точно для того, чтобы оставить себе лазейку, она говорит под конец:

— Вы не должны были целовать меня, если вы меня не любите. Ух, как у меня голова кружится!

Когда они вошли опять в комнату к остальным, у крестьянского парня был несколько одурелый вид; фрекен д'Эспар лучше вышла из положения и поправила дело — может быть, потому что ей необходимо было это сделать — она прикрыла глаза рукой и воскликнула:

— Ой, как здесь светло! Ну, мы разыскали вам Бертельсена, фрекен, он сейчас приедет.

И Бертельсен пришел — бросил свою компанию, по его словам, и пришел. Он оживлен и болтлив, в голове у него минутами несколько шумно, он, должно быть, весь день сегодня провел, странствуя по кафе. Он моментально подсаживается к фрекен д'Эспар, пользуясь завязанным с нею в санатории знакомством. Граф ведь положительно не подходящий для нее человек, не тот, кого ей было нужно — человек на краю могилы; может быть, он даже вовсе и не граф, не дворянин.

— Может быть, он и не из досчатого дворянства, нет, — раздраженно отпарировала фрекен д'Эспар.

Лесопромышленник очень мило принял эту грубость и обезоружил ее.

Не следовало бы плевать на доски, на деньги, и на добрый свет. Он со своей стороны приходил, случалось, на помощь своим друзьям, у него есть ведь тоже — хотя самому и не годится говорить об этом — есть стипендиат в Париже, музыкант один.

— О, да, мы это знаем! — восклицает фрекен д'Эспар с раскаянием. — Это, действительно, такая великодушная щедрость!

— Ну, не будем преувеличивать, — остановил ее Бертельсен. — Вы придаете этому слишком большое значение.

— Вовсе нет! — И в своем стремлении быть опять доброй и милой, она еще усиливает сказанное: — Я знаю, что вы уже не в первый раз выступаете благотворителем.

Бертельсен с притворным изумлением обвел взором присутствующих и сказал:

— Она в бреду! А относительно вашего графа, фрекен д'Эспар, я отнюдь не хотел сказать ничего неблагоприятного, он был очень милый господин, мы с ним в карты играли и вино вместе пили, он несомненный джентльмен. Досадно только, что его песенка спета. Вы обручены с ним?

— Я? Нет. Что вы болтаете!

— Болтаю, ладно. Но вы можете сердиться и толковать это, как хотите — люблю-то вас я!

Все рассмеялись на это, приняв это совершенно не серьезно, только фрекен Эллингсен сидела мрачная, одинокая и нерадостная.

Бертельсен продолжал развязно и неустанно болтать — опять теперь о фру Рубен; он ее на днях встретил, наверное она прошла какой-нибудь курс лечения, так сильно изменилась она. Богатая барыня, колоссально богатая, и красивая тоже в своем роде, чудесные глаза — как миндалины.

— Слышали вы об адвокате Робертсене? Его ведь теперь зовут Рупрехтом — он обращался к королю с прошением, чтобы иметь право называться Рупрехтом. Вот дурак! Неужели я пойду к королю, чтобы меня звали Бертильон? Jamais!

Бертельсен пил все больше и больше; он был крепкий парень и много мог вынести, не сваливаясь от этого, но немножко шумел, как богатый человек, и был не из привлекательных. Фрекен д'Эспар, не стесняясь, пренебрегала его разговором и старалась перенести часть его внимания на фрекен Эллингсен, но на Бертельсена это не действовало. Он, между прочим, снял свой входной ключ с кольца и хотел в своем опьянении всучить его фрекен д'Эспар — он был совершенно невменяем.

— Я должна взять его? — спросила она.

— Пусть он будет у вас.

— Зачем же это? Нет, я вовсе не хочу. Шеф конторы пришел на помощь:

— Подождите-ка, дайте мне этот ключ. У господина Бертельсена наверное много всякого серебра дома.

— Ха-ха-ха! — рассмеялись все. Но фрекен Эллингсен, рослая и красивая, сидела и молчала. Как ей не стыдно, она все переносила и пребывала неизменной. Проходила в жизни, высоко подняв голову, не слышала и не видела, недоступная и нетронутая, скучная и красивая. Она наверное умела также вязать крючком и играть на фортепиано. Вся ее страстность ушла в литературу и сплетни по телеграфной линии, в мечты и фантазии. «Треска сушеная!» — подумала фрекен д'Эспар.

— Фрекен Эллингсен, еще раз — ваше здоровье! Вы такая молчаливая!

— И ваше также!

Бертельсен не унимается, упорно продолжает держаться подле фрекен д'Эспар, становится фамильярным и называет ее Жюли, — Шюли.

Фрекен д'Эспар отодвигается внезапно от стола и беспощадно говорит:

— Вы то и дело не туда ноги ставите, куда надо, господин Бертельсен!

Ничто не помогает, ничто его не трогает. Фрекен д'Эспар встает и говорит крестьянскому сыну, сохранившему все свои волосы:

— Поздно. Пойдемте, помогите мне вызвать по телефону автомобиль.

Крестьянин смотрит на шефа, своего начальника, и идет опять за портьеру.