– Мы никуда не пойдем, ни под каким видом. Вот увидишь, сегодня из лагеря выведут всех остальных, кроме, может быть, тех, кто болен и не может подняться с постели. Но мы-то спрячемся. Есть ли нам смысл пускаться в дорогу в холод, снег и неизвестность?
– И где же, по-твоему, мы с тобой сможем спрятаться? – спросил Ханс.
– Если ты не станешь болтать об этом направо и налево – я тебе покажу.
Колет отвел его в подвал под сараем, в котором проводилась дезинфекция. Там оказались колоссальные залежи грязной одежды, под которой им удалось устроить для себя уютное тайное убежище. Подвал, на счастье, был из бетона, а сарай над ним оказался выстроенным из обычного дерева. Даже если его снесет снарядом или он просто обвалится, они в любом случае останутся целы. А кроме того, спрятавшись там, они могут рассчитывать на то, что их никто не найдет. Как оказалось, предусмотрительный Альфонсо подготовился ко всему заранее.
Около одиннадцати утра староста лагеря промчался между бараками с совершенно безумным видом, громко крича:
– Всем построиться!
Даже повара высыпали из кухни на улицу. Только в госпитале все еще ничего не происходило. Эсэсовцы фактически исчезли. Они увели на марш огромную толпу арестантов и не вернулись, и их исчезновение послужило сигналом для грабежа, начавшегося по всему лагерю.
Сперва арестанты натаскали одежды со склада, а потом вскрыли пакеты, где хранились вещи, изъятые у людей при поступлении в лагерь, и выбрали для себя все самое лучшее. Двери в склады, находившиеся в кухонных подвалах, были взломаны, и пациенты, которые с трудом могли передвигаться (непонятно, как они вообще добрались сюда), сидели теперь среди вскрытых банок с мясными консервами и бочек с кислой капустой. И вот что хуже всего: они нашли в подвале водку. Ту самую польскую водку, очень крепкую, едва ли не чистый спирт, которая только обжигала гортань пьющего, но никакого удовольствия не доставляла, потому что была совершенно безвкусной.
Позже, уже ближе к вечеру, появились первые жертвы разнузданного обжорства: больные в тяжелом состоянии, страдающие от рвоты и поноса. Другие лежали посреди Лагерштрассе, катаясь из стороны в сторону, или валялись в канавах, находясь в последней степени опьянения. Этот вечер с полным основанием можно было назвать богатым событиями.
В восемь часов снова появился роттенфюрер с несколькими прихлебателями. Все, кто мог ходить, заявил он, должны срочно приготовиться.
Большинство больных почему-то страстно желало покинуть лагерь. Только поляки решили остаться. Все они заявили, что чувствуют себя слишком больными для пешего марша, и было понятно, что они, несомненно, надеются на появление партизан. Начались бесконечные дискуссии на тему: кто чувствует себя хуже всех, а кто – немного получше.
Пара докторов должна была постоянно находиться в каждом бараке. В Девятнадцатом бараке оказались Аккерман – не еврей, а настоящий голландец, и Ханс, предпочитавший опасность лагеря опасности пешего марша в неизвестность. Но Ханс рассчитывал на то, что Колет с его испанцами что-нибудь придумают.
В десять вечера роттенфюрер проорал, что все должны выйти на Лагерштрассе. Когда Зепп услыхал его крики, он проделал следующее: запер двери изнутри, а сам встал перед ними, полностью загородив проход, и прорычал в адрес тех, кто пытался покинуть барак:
– Идиоты, вы куда собрались? С вашими болезнями – на мороз? Вы вообще понимаете, что рискуете жизнью? Если этому идиоту все-таки удастся сюда прорваться, он вас и спрашивать не будет, сам выволочет наружу. Так что некуда торопиться!
Но роттенфюрер даже не собирался никуда прорываться и забирать кого-то с собой. У него было недостаточно людей; и вдобавок, похоже, никто не собирался ему помогать, так что он оказался совершенно не готов к по-настоящему решительным действиям. При полном вооружении, в каске, с автоматом за спиной и фонарем в руке, он тем не менее вовсе не чувствовал себя уверенно, особенно теперь, когда его драгоценная жизнь оказалась в опасности. Похоже, от волнения он даже не заметил, что из Девятнадцатого барака не явился ни один человек. Так проявленное Зеппом мужество сохранило сотни жизней.
Когда население госпиталя было выведено из Освенцима, лагерь опустел. В последних трех госпитальных бараках осталось всего несколько сотен лежачих больных, физически не способных покинуть постель, плюс переполненный Девятнадцатый барак, которым самодержавно руководил Зепп и куда вдобавок к пациентам набилась куча вполне здоровых арестантов, решивших залечь на дно.
Поздним вечером – было уже, наверное, около одиннадцати – случилась настоящая беда. Аккерман отправился на кухню, взяв с собой несколько человек, чтобы принести в барак чего-нибудь поесть. Но на площадке перед кухней они наткнулись на эсэсовца. Похоже, тот принял их за обычных грабителей и открыл огонь без предупреждения. Аккерман получил пулю в живот. Часом позже он скончался. Едва Ханс услыхал о случившемся, до него дошло, что в лагере в любую минуту может вспыхнуть бунт. Пришло время действовать.