Последняя Пасха

– Ты хоть и Леший, но лесовик из тебя, прости, хреновый, – сказал Лихобаб спокойно. – Маича еще куда ни шло, с ним в случае чего пришлось бы повозиться, а вы, остальные, по тайге так, в жирных кавычках, «крались», что я вас засек быстренько, еще и не отъехав от деревни толком. Ну, привязал коня с псиной, вернулся послушать, о чем вы с моими гостями толковать собрались… Интересно. Леший, я тебя предупреждал?

– Ни хрена подобного, – мрачно сказал Леший. – Ты мне говорил: мол, не шатайся поблизости… А предупреждать не предупреждал, чего не было, того не было.

– А не один ли черт?

– Не скажи, – с той же мрачной серьезностью ответил Леший. – Одно дело – говорить, то есть сотрясать воздух разнообразным пустыми словесами, совсем другое – предупреждать внятно и по всем правилам…

– Понятно, – усмехнулся Лихобаб. – Тонкостями пытаешься прикрыться? Жить охота?

– А кому неохота?

– До чего вы мне надоели… – сказал Лихобаб, морщась и поматывая головой. – Ну как тебе, обормоту, объяснить, что не ищу я никакого энкаведешного золота?

– Ну? – осклабился Леший. – То-то и Вася, нарядившись привидением, к бабке ходил, то-то ты по тайге рыщешь, как жаждущий случки топтыгин… Нечего тут искать, кроме…

– Ох…

– А чего тут охать, – сказал Леший. – Я ж не дурак, это у меня просто рожа такая… Ладно. Твоя взяла. Говори, чего хочешь.

– Честно говоря, хочу я положить вас всех пятерых подальше от деревни, чтобы зверье быстренько объело… Самый простой способ, чтобы вы мне докучать перестали…

– А за что? – спросил Леший (вроде бы невозмутимый, но напрягшийся, Смолин видел, как сапер над хитрой миной). – Что мы кому сделали? Никого и пальцем не тронули, стекла на пять копеек не раскокали. Пока что твой Васька окаянствовал, вон потолок тебе картечью изнахратил да Маичу Петровича самым зверским образом отмудохал…

Поскольку Лихобаб молчал, встрял Смолин. Сказал с ухмылочкой:

– Гнилуху толкаешь, Леший. Верю, что ты давненько не бывал у хозяина, но ведь должен помнить наше все – уголовный кодекс. А что там про такие коллизии прописано? Не бывает ни смягчения, ни послабления, ежели преступление не совершилось по обстоятельствам, не зависящим от исполнителя… Как про нас с тобой, ага?

– Вот именно, – подтвердил Лихобаб. – И растолкуй ты мне, умник, что нам мешает всю вашу кодлу положить со свинцом в организме? Или ты меня гуманистом считаешь? Зря…

– Водяной, – сказал Леший даже с неким подобием усмешки (именно что подобием, на безмятежную, настоящую эта гримаса все ж не вытягивала). – Людей мочить – дело серьезное, уж ты-то понимать должен. Мочкануть-то нетрудно, а что потом?

Лихобаб прищурился:

– А ты думаешь, у меня привидения по ночам под окнами толкутся? Знаешь, сроду не бывало…

– Я не про то. А как всплывет? Если ты давненько сидел в соседней комнате, слышал, поди, как я Васе объяснял про спаянность? Нету ее в вас, милый, ну нету, и весь сказ… Ты, да Вася, да еще девочка – вы не команда, вы сами по себе, на трех делится ваша кодла, а не из трех состоит… Смекаешь? Мало ли что в будущем стрясется, мало ли кто проговорится… Не хватит у вас способности это на себе всю оставшуюся жизнь таскать, поверь моему жизненному опыту…

– А у тебя бы хватило?

Леший поежился:

– Я так, теоретически… Рассуждаю вот…

– Иначе говоря, жить хочешь?

– А ты нет?

– Понятно… – протянул Лихобаб, поглаживая приклад карабина. – А предположим, попадаешь пальцем в небо? И ношу эту мы как-нибудь снесем? Леший… Ты, часом, попросить не хочешь? Поумолять, чтоб не мочили?

– Не дождешься, – угрюмо сказал Леший. – Сроду раком не вставал и сейчас не буду. Мочканешь – значит, судьба такая. На коленях подыхать не буду…

– И за них решаешь? – Лихобаб показал большим пальцем за спину, где помещалась троица.

– Маича Петрович – человек немолодой, – отозвался Леший, – тех же убеждений. Ну, а ребятки… Мое воспитание. Крепенько вдолблено: если и помирать, то не раком или в иной неприглядной позе, а гордо держа голову. Ты к ним приглядись, приглядись. Похоже, что они скулить начнут?

Лихобаб не повернул головы, но Смолин присмотрелся. Походило на правду: оба племянничка сидели с видом бледным и угнетенным, но что-то не походили на слабаков, способных скулить на коленках…

– Хорошо воспитал, – сказал Леший с некоторой даже ласковостью, как мог бы охотник отозваться об идеально натасканной собаке. – Убить убьешь, но не согнешь и не поломаешь…

– Еще немножко – и я хлюпать начну от умиления… – сказал Лихобаб. – Ну, а если мы демократическим образом все решим, путем открытого голосования? Вася?

Без особых раздумий Смолин сказал то, что думал:

– Не стал бы я руки пачкать…

Лихобаб оглянулся:

– Инга, вы как? Успокоились? Что думаете?

Она рывком вскинула голову с непросохшими на щеках слезами, отозвалась со всхлипом:

– Пусть катятся… – и уточнила, куда словечками безусловно не входившими в курс университетского образования.

– Гуманные у меня присяжные заседатели… – сказал Лихобаб насмешливо. – А если я их не послушаю?

– Значит, не послушаешь, – сумрачно отозвался Леший.