Последняя реликвия

Вздох облегчения вырвался из ее груди, да глазах заблестели слезы — слезы, говорящие об искреннем добром отношении к своему спутнику. Она не хотела ненавидеть этого человека!

Довольно долго царило молчание, которое тяготило обоих. У Агнес аппетит совсем пропал; отдавшись своим, похоже, нелегким мыслям, она смотрела куда-то на травы, на лес. Между тем Гавриил молча закончил свой завтрак и прилег отдохнуть в мягкой траве, подперев голову рукой. Он не решался поднять глаза на Агнес; он чувствовал некую неловкость от того, что позволил себе все эти страстные речи, могущие напугать беззащитную слабую девушку, и был он недоволен собой.

«Какой дьявол заставил меня все выболтать? — с сожалением думал он. — Разве не было бы много лучше, если бы Агнес принимала меня за отпрыска какого-нибудь немецкого графа и с полным доверием отдала бы себя под мою защиту?.. А теперь настроение ее вконец испорчено, дружба наша разрушена, доверие утрачено».

Гавриил не знал, как ему быть дальше.

«Удивительно, что она еще терпит мое присутствие. Как я все-таки еще молод и неосмотрителен, да и сердце у меня, видно, черствое, если я смог столь необдуманно огорчить и испугать несчастную, всеми покинутую девушку… Правда, я не должен возлагать всю вину на себя. Почему она так кичилась своим происхождением? Кровь во мне вскипела. Но глупость сделана, и я должен постараться как-нибудь ее исправить. Мне жалко Агнес. Как она, вероятно, в глубине души теперь меня презирает и ненавидит!..»

Но когда Гавриил немного погодя осмелился поднять на свою спутницу глаза, он с безмерным удивлением увидел, что лицо Агнес не выражает ни гнева, ни презрения.

Правда, она немного побледнела, но лицо ее оставалось спокойным, взгляд, который она обратила на Гавриила, был полон нежного участия.

— Расскажите мне о своей жизни, — попросила Агнес тихо. — Коль уж начали…

— О моей жизни? — воскликнул Гавриил с удивлением и с облегчением. — Что мне еще о ней рассказывать? Вам, милая фрейлейн, уже известно, кто я и чего стою. Я полагал, что у вас нет ни малейшего желания что-либо еще узнать о таком человеке, как я. Разве не достаточно я уже напугал вас?

Агнес серьезно покачала головой.

— Вы помогли мне бежать, господин Габриэль, вы спасли мне честь и жизнь; вы заботитесь обо мне. Но по тому, что мне известно о вашей жизни, я совсем не могу судить, кто вы и чего вы стоите. Вы ведь не какой-нибудь заурядный человек, о всей жизни которого можно рассказать в двух-трех словах… Как о жизни уже известного вам Рисбитера, — она улыбнулась. — Говорите что хотите, но я пока остаюсь при убеждении, что вы зачем-то стремитесь принизить себя в моих глазах. Расскажите мне все, и тогда я сама увижу, что мне думать о вас и пугаться ли вашего общества. Или вы скрываете какую-нибудь тайну и боитесь предательства с моей стороны? У вас нет доверия ко мне? Это напрасно. Я могу хранить тайны и держать слово.

— Я никакой тайны не скрываю.

— Отчего же тогда вы не хотите удовлетворить мое любопытство? — настаивала Агнес. — Вспомните, Габриэль, вы же сами вызвались быть моим слугой и обещали повиноваться мне. Разве вы уже забыли, что я — строгий юнкер Георг фон Мённикхузен, который не потерпит непослушания и упрямства своего слуги.

— Что правда, то правда, — улыбаясь, согласился Гавриил. — Каждый хозяин вправе требовать от слуг, чтобы те докладывали ему о своих проделках. Так выслушайте же, юнкер Георг, если у вас хватит терпения, повесть о жизни вашего верного оруженосца Габриэля. А уж занимательная она или не занимательная — вам решать.

Агнес, покраснев от радости, кивнула ему, скрестила руки на коленях и приготовилась слушать.

И Гавриил, решивший ей полностью довериться, начал свой рассказ…

— …Двадцать восемь лет тому назад, за десять лет до начала великой Ливонской войны, жил в долине реки Ягала, пониже большого водопада, на хуторе Ору всем известный охотник и рыболов по прозвищу Оруский Юхан, жил он там со своей женой и единственной дочерью. Несмотря на то, что Оруский Юхан считался крепостным монастыря Бригитты, жил он как вольный человек, выплачивал еженедельно монастырю свою крепостную дань добытыми дичью и рыбой. Но остальную, большую часть своей добычи он продавал в Таллине, заодно привозил оттуда нужный крестьянам товар и стал мало-помалу весьма зажиточным человеком. Он свободно говорил по-немецки, умел читать и писать, а если требовалось — умел он и обсчитать таллинских купцов, которые, тем не менее, его очень ценили. Шла молва, что у него в устье реки спрятано небольшое судно, на котором он даже плавал в Финляндию торговать. Зная, что он богат, многие давно советовали ему выкупиться из крепостного состояния. Оруский Юхан не отвечал на это ни «да», ни «нет», только отмахивался от советчиков и давал понять, что дожидается лучших времен. Нужно еще здесь сказать, что он был хороший семьянин и нежно, всем сердцем любил жену и дочь.