Последняя шутка Наполеона

Интрига, которую он хранил, раскрылась мгновенно после того, как Любочка вошла в зал. Она обладала неплохим зрением, а народу было не так уж много. За барной стойкой сидели, споря о чём-то на всё кафе, Таня Шельгенгауэр – журналистка с "Лиха Москвы", и две знаменитые хулиганки, считавшие себя поэтессами мирового масштаба – Настя и Маша. Фамилии этих двух кощунниц, которые своей пляской в храме Христа-Спасителя пробудили в русском народе самые светлые его качества, знали даже Мадонна и Пол Маккартни.

То, как повёл себя Дмитрий Львович, Любочку огорчило. Не удостоив вниманием остальных посетителей, поголовно включивших в своих мобильниках фотокамеры, он тепло поприветствовал и продажную журналюгу, и двух её собутыльниц – наглые рожи расцеловать не побрезговал, а потом заказал такой же противной официантке чаёк с ватрушками для себя и для своей спутницы. Спутница воспротивилась было, но педагог её успокоил:

– Любка, расслабься! Те килограмма три, которые ты наберёшь от этих ватрушек, будут твоими лучшими килограммами.

– Какой ужас! – вскричала рыжая журналистка, – Дима, чему ты девочку учишь, если её филейная часть может оказаться ценнее мозга?

– Танечка, я такого не говорил, – парировал Дмитрий Львович, – я совершенно ясно сказал: «твоими лучшими килограммами»! А мозг Любы принадлежит истории, потому что он уникален. Будьте добры подать чай в ту комнату! Нам уже пора начинать.

Для Любочки было дикостью то, что некая журналистка тридцати лет при многих свидетелях назвала её педагога Димой. Он ей в отцы, конечно же, не годился, но тем не менее – кто она и кто он! А что было делать? Не оскорбляться же за него!

Впятером уселись за длинный стол, оставив дверь приоткрытой – музыка и спокойные голоса из зала не нарушали сакральную атмосферу литературного клуба. Студентка заняла место рядом с преподавателем, пробегая глазами корешки книг, стоявших на стеллажах.

– Я рад вас здесь видеть, – сказал филолог двум поэтессам и журналистке, которые расположились напротив, – с чего начнём?

– Начнём мы с драматургии, хоть Танька будет орать, – отозвалась Настя, вынув из рюкзака какую-то папку, а из неё – листы с текстом, – мы тут вдвоём двухактную пьесу начали сочинять про самих себя, и вот теперь думаем, стоит ли продолжать?

– Хороший вопрос, – с комичным глубокомыслием приложила Таня палец к щеке, – а вы, вообще, задумывались над ещё более великолепным вопросом – стоит ли начинать?

– Если не задумывались, то правильно делали, – поддержал писательниц Дмитрий Львович, – ведь без энергии заблуждения ничего бы не было вообще, по мнению Льва Толстого. Как называется ваша пьеса?

– "Третий стакан", – ответила Маша, бросая взгляд на соавтора. Та воскликнула:

– Нет, не "Третий стакан"! "Король устрашения"! Пусть хотя бы название этой пьесы будет вменяемым.

– Прочитайте, – предложил Бликов, – вместе подумаем, как назвать.

Тут принесли чай, а также ватрушки. Слушая девушек, по ролям читавших своё творение, Дмитрий Львович и Любочка предавались чревоугодию, а ехидная журналистка – общению в соцсетях. Пьеса обрывалась примерно на середине первого акта. Сложив листы, писательницы воззрились на Бликова без малейшей надежды на снисхождение. Он молчал, барабаня по столу пальцами. Его мысли были, казалось, где-то за горизонтом.

– Ад, – свирепой болонкой тявкнула журналистка, не отрывая глаз от "Самсунга Гелэкси", – ад в аду. Адище! Девочки, вы обязаны завершить её, чтоб войти в историю ещё раз и впредь из неё не выйти. Ведь Шопенгауэр утверждал, что творения оставляют в ней более глубокий след, чем деяния. Правда, Дима?

– А ты что думаешь? – обратился Бликов к студентке. Настя и Маша немедленно закурили, давая этим понять, что они здесь вовсе не для того, чтоб слушать кого ни попадя.

– Я расцениваю это произведение как литературную неудачу, – начала Люба, ни капельки не смутившись, – драматургия предполагает некоторое утрирование, особенно в диалогах, но здесь оно бульдозером давит всё, кроме главной мысли.

– А в чём она? – психанула Настя, гася только что начатую сигарету, – если бульдозер раздавил всё, кроме главной мысли, то, значит, ты её ясно видишь! Так в чём она? Сформулируй!

– Отстань от девочки! – вдруг вошла во гнев журналистка, – я сформулирую вашу сраную мысль! Она не оригинальна: моральный мазохизм гения. Тоже мне, Сираножки де Бержераки! Тупьё бездарное!

– Дура! – рявкнула Маша, – борьба с драконом – это не мазохизм, моя дорогая! Это – единственный способ выжить!

Под эту реплику в комнату вошла Рита, а следом – Женька с печатью скепсиса на лице, старательно сохраняемой. Дмитрий Львович и Любочка вежливо поздоровались с вновь прибывшими, а три спорщицы лишь кивнули. Им уже было не до любезностей.

– Я фигею в этом дурдоме! – стискивая в руке телефон, верещала Танечка, пока Рита с Женькой усаживались, – позвольте осведомиться, какого ж … вы не остались в Америке, где Мадонна бы вас научила петь, а Мик Джаггер – сочинять песни? Нет, вы сюда опять притащились, к дракону в пасть! Думали, вас ждут, как богинь? Какие же вы смешные, девчонки!