Последняя сказительница

– Arrorró mi niño,arrorró mi sol,arrorró pedazode mi corazón.

Я спешу вытереть глаза.

Зетта-четыре укладывается лицом ко мне.

– Зетта-один, что это за песня?

Я откашливаюсь.

– Это называется arrullo, колыбельная. У меня не очень хорошо получается.

– Aluro, – неправильно произносит она. – Мне нравится.

Она трёт глаза тыльной стороной руки.

– Зетта-один?

– Да?

– Почему от этих снов я плачу? Я ведь не должна плакать. Может, сказать Канцлеру?

– Нет!

Я накрываю ладонью её ручонку.

В голову приходят слова, услышанные у маминой и папиной капсул: «Удаление памяти: неудача. Перепрограммирование: неудача. Выброс…»

– О снах никому ни слова. Этим делиться с Коллективом нельзя.

– Ты думаешь? – спрашивает она.

– Точно. Давай расскажу тебе кое-что.

Я сжимаю её ручонку. Завтра, после того, как я сообщу Канцлеру, что всё помню, будет не до историй.

– Что ты хочешь рассказать?

Рыжий ворочается в ячейке, но продолжает похрапывать.

– Это называется cuento, история, – говорю я. – Они нужны, чтобы служить Коллективу. Но пока оставим их для себя.

– Cuento… – повторяет Зетта-четыре.

Я начинаю так же, как, бывало, Лита:

– Érase que se era…

Она морщит лоб.

– Что это за слова?

– Это обычное начало. «Давным-давно жил-был».

Она в полном недоумении. Я понимаю, что здесь провал в памяти, она не узнаёт фразу ни на испанском, ни на английском.

– Все cuentos начинаются с чего-нибудь, чтобы задать настроение. И заканчиваются прибауткой.

Она кивает, но вряд ли что понимает.

– Давным-давно жила-была принцесса по имени Бланкафлор, что означает Белый цветок, – начинаю я.

Сказка необычная. Местами я даже не знаю, как её передать по-английски. Когда Лита была маленькой, она боялась прилюдно говорить по-испански или рассказывать истории, если кто-нибудь мог услышать.

В то время испанский язык и смуглый цвет кожи могли навлечь беду. Под одеялом из звёздного неба и соснового дыма, по привычке, она шептала мне истории на спанглише, смеси двух языков. История, передаваемая из поколения в поколение, досталась ей от бабушки, а той от бабушкиной бабушки, у каждой была своя история, и они слегка отличались в зависимости от событий, происходивших в ту пору в мире.

Помню, как Лита говорила про мои истории:

«Никогда не стыдись своего происхождения или историй, донесённых до тебя предками. Пусть они станут твоими».

Настоящей сказочницей, как Лита, мне не стать. Но для Зетты-четыре я решаю рассказать одну историю. И, как учила Лита, эта сказка будет моей.

Я представляю её версию в сочетании с кислым лицом Канцлера и гадкими словами, когда осколки Земли полетели в космос: «Случившееся со старым миром – не трагедия, а возможность оставить прошлое позади».

Я сажусь, скрестив ноги, перед спальной ячейкой Зетты-четыре.

– Отец Бланкафлор был странным королём. Он так боялся внешнего мира, что превратился в огра с прозрачной кожей и змеиным голосом.

Зетта-четыре отшатнулась и хихикнула. Я тоже отодвигаюсь, поразившись её фырканью. И улыбаюсь. Или им не удалось блокировать эту часть мозга, или что-то в моём рассказе до неё дошло.

– Но Бланкафлор была щедрой, доброй и хорошо относилась ко всем, кого встречала. Кожа у неё была смуглая, красновато-коричневого оттенка, как горы Сангре-де-Кристо.

Зетта-четыре закрывает глаза и улыбается. Знаю, что она рисует всё это в воображении, хотя понятия не имеет, что это за горы.

Я глажу её мягкие волосы.

– А волосы у неё светлые, как перья снежной совы.

Пушинка. Вот нашлось имя и для Зетты-четыре.

– Сова, – шепчет себе под нос Пушинка и морщит лоб, совершенно сбитая с толку: как может выглядеть птица, которую мы никогда не увидим.

– Однажды, когда в их владения забрёл принц, Бланкафлор спасла его от отцовского гнева.

Я рассказываю Пушинке о невозможных заданиях, которые король давал принцу, чтобы выкупить свободу. Как Бланкафлор помогала принцу, доставая необходимые инструменты для выполнения задачи.

Но король всё равно не отпустил принца на свободу, и принц с Бланкафлор бежали.

Не слишком ли далеко я захожу…

– Когда её отец послал погоню за Бланкафлор и принцем – а скакали они на королевских крылатых конях, – Бланкафлор вытащила из волос гребень и бросила. И выросли из земли скалистые горы.

– Земля?

Я представляю вечеринку, устроенную Канцлером, вращающийся зелёно-голубой шар в их бесцветном мире. Никаких расцветок, кроме тоников. У меня в груди разгорается жар.

– Да.

– Земля, – шепчет она.

Я продолжаю.

– Там жили Бланкафлор и принц. Такая была планета.

– Кажется, я о ней слышала. Но как cuento поможет служить Коллективу?

Я пропускаю вопрос и продолжаю:

– Во второй раз Бланкафлор бросила золотую булавку, превратившуюся в горячие пески пустыни, как Сахара. Но злой король продолжил погоню. Тогда Бланкафлор сняла сапфировую шаль – и за ними возникли синие волны и белая пена, как в Тихом океане.

Я говорю об океане, а Пушинка хмурит лоб. Только тут я соображаю, что даже не знаю, откуда она родом.

– Наконец Бланкафлор благополучно доставила принца домой. Отец принца был благодарен Бланкафлор за возвращение сына.