Последние дни Амвелеха (СИ)

— Дитя Колодца? — после паузы переспросил Аарон. Так, будто действительно слышал это прозвище впервые. Он надолго замолчал, затем со стоном перевернулся на бок и сказал: — Архонт прав, Айзек. Разговоры лучше оставить на завтра. Доброй ночи.

— Доброй ночи…

Айзек думал, что не уснет в эту ночь. Слишком многое ему пришлось пережить, слишком многое он узнал и понял за один короткий день. После всего его жизнь не могла оставаться прежней. Но молодость и усталость взяли свое. Айзек провалился в сон прежде, чем додумал мысль о переменах до конца. Во сне ему явилась прекрасная женщина с обнаженной высокой грудью и звериными лапами из металлических поршней. Она пела ему колыбельную о гибели мира.

***

На утро Айзек обнаружил, что триера стоит, и ни илота, ни Элизара рядом нет. Умывшись, он некоторое время вглядывался в свое отражение, пытаясь уловить ту перемену, которая с ним произошла вчера. Лицо было угрюмым, но других изменений он не заметил. Айзек провел по влажным волосам ладонью, стряхивая с них воду. Прикосновение не отдалось в теле тошнотой, ничего не сжалось внутри. Возможно после того, что ему довелось пережить на станции, картезианский синдром его оставил, но Айзек не был в этом уверен. Он не был уверен ни в чем, но в отличие от вчерашнего дня, это не томило его душу.

Без опоры, без религиозного фундамента тоже можно жить, понял вдруг Айзек. Он утратил веру, но вместе с ней ушли все его сомнения и страх. Айзек с удивлением вглядывался в глубину своих зрачков. Страх перед безверием — часть религиозной веры. Если вера покидает твое сердце, то уходит и страх. Он уходит, потому что нет больше нужды спорить с собой, заставлять себя верить, перекраивать свои мысли под лекало жреческих догм. Нет необходимости сомневаться и чувствовать за это вину, свою порочность, слабоволие. Айзек отошел от зеркала и надел жреческую подвеску с пирамидой на шею. Всё, чего он боялся, тоже оказалось ложью: он не погрузился в отчаяние, как пророчили жрецы, он чувствовал облегчение. Всё, как говорил Исмэл. Теперь Айзек мог думать спокойно о том, что вся его жизнь была ложью. Обман — вот, что составляло теперь опору его жизни, но осознание этого казалось Айзеку победой. «Я не безбожник, но я не верю нашему отцу и архонтам», — говорил Исмэл. Айзек сжал пирамидку на груди. Теперь он понимал, что имел в виду брат.

Войдя к отцу, Айзек, как и ожидал, нашел там Аарона. Секция триеры, которую занимал архонт казалась чуть больше, чем та, которой обитал Айзек, но только визуально: вместо второй койки, здесь стоял стол и привинченные к полу стулья. Аарон сидел на одном из них, сбоку от стола, и небрежно опирался о него локтем. Айзек поклонился и улыбнулся ему, затем подошел к отцу и опустился перед ним на колени, чтобы принять благословение. Он твёрдо решил отказаться от послушничества, но увидев отца, решил повременить с тяжёлым объяснением. В конце концов, у всех них были свои тайны.

— Что ты решил, отец? — спросил Айзек, поднимаясь с колен.

— Боюсь, нам не избежать гостеприимства илотов, — улыбнулся сыну Абрахам, но улыбка быстро исчезла с его лица. — По словам Аарона, Ликократ объявил священную гору и Святилище своим владением. Нам не удастся пройти туда без его ведома.

— Кто такой Ликократ? — Айзек присел на край свободного стула. На столе уже стояла посуда с незамысловатым завтраком.

— Эфор, самопровозглашенный правитель илотов. Он называет себя «последним царем людей», — на лице Абрахама отразилось презрение. — Всё, что я о нем слышал, говорит не в его пользу. Нам лучше принять предложение Аарона и отправить весть Ликократу о нашем прибытии и намерениях. Впрочем, не думаю, что нам удастся избежать его общества.

Айзек кивнул, соглашаясь с решением отца. Он подумал о брате. Если первый архонт действительно главное препятствие на его пути, то у Исмэла будет предостаточно времени, чтобы совершить переворот и занять его место. От этой мысли ему стало противно. Стыдно за самого себя и всех других, кто заставлял его так думать. Кусок не лез в горло, но Айзек принялся есть. Илот и Абрахам молчали.

— Вы вчера говорили о Серухе, кто он? Его тоже изгнали? — спросил он, чтобы нарушить тишину. — Он был илотом?

Из головы не шли высохшие кости Хэйгар на станции, мертвец под ногами. «Кто так добр и милосерден, что устилает дорогу в рай мертвецами?» Скольких ещё изгнали из Амвелеха, формально сохраняя жизнь, но фактически обрекая на смерть? Знал ли Исмэл, что произошло с его матерью? Оттого и он так зол на отца?