– Я не сомневался, – твердил он. – Знаете, мы иногда встречались глазами, и это было… Что-то особенное! Ну, вы понимаете, о чем я. Химия.
– Алхимия, – поправил Эме.
– Точно, алхимия, алхимия. Как гром с неба!
Фарон, сидя за рулем, смотрел на Толстяка в зеркальце заднего вида и улыбался. Он догадывался, что Лора слукавила, и считал, что она поступила очень чутко. В ожидании того, что, быть может, случится с ними во Франции, солгать ради капли счастья не значит солгать.
В сотне метров от Данэм-Лоджа Фарон выключил мотор, и курсанты молча дотолкали машину. Потом, выслушав последние наставления Кея, бесшумно пробрались в дом и направились к спальням. Когда они проходили через столовую, зажегся свет. Перед ними, держа палец на выключателе, стоял лейтенант Питер.
Они стояли, повесив головы и пряча улыбки. Лейтенант Питер вопил, а Дэвид, выдернутый из постели по такому случаю, переводил кое-как, перескакивая с пятого на десятое.
– Лейтенант говорит, что не очень доволен, – проблеял Дэвид, вклинившись между взрывами бешеного ора.
Переводчик был в халате, глаза у него не открывались.
– Вообще-то он нас кроет последними словами, – поправил Станислас.
– Я так и думал, – прошептал Эме.
Лейтенант надрывался, подпрыгивая на месте и загребая воздух длинными худыми руками.
Тогда Кей по-английски объяснил, что они ездили искать возлюбленную Толстяка, а это обстоятельство непреодолимой силы.
Но его объяснение, можно сказать, не произвело никакого эффекта на разгневанного Питера.
– Вы совсем не соображаете? А если бы с вами что-то случилось на улице, во время комендантского часа! Я же за вас отвечаю!
Дэвид кое-как изложил его слова по-французски.
– Мы ничем не рисковали, – простодушно ответил Клод, – мы же были на машине.
Питер, выслушав перевод, побагровел:
– На машине? Машине! На машине они были! Какой еще машине?
Клод показал через окно орудие преступления.
– Все на улицу! – рявкнул лейтенант.
Курсанты вереницей потянулись за ним в кусачий ночной холод. Питер уселся за руль грузовика, а Дэвид в ночной рубашке, дрожа и вздыхая, занял пассажирское место.
– Вам повезло, что я вас всех не отправил в тюрьму! А теперь везите меня! Далеко везите! Мне тоже хочется развлечься!
Курсанты, сгрудившись у кузова и вдоль бортов, стали толкать военный грузовик.
– Быстрей! – выкрикнул лейтенант, опустив стекло. – Чтоб ветер в ушах свистел!
Курсанты улыбались в темноте. Славный был побег. Они бы повторили.
Питер улыбался: сперли машину только затем, чтобы повидать любимую Толстяка. “Они потрясающие! – думал Питер. – Просто потрясающие”. И, черпая из скудного запаса французских слов, выученных от курсантов, он властно рявкнул в английскую ночь:
– Свора мудаков! Свора мудаков!
И снова улыбался. Таких поразительных людей он не видел никогда.
15
Отец на улице Бак подыхал от одиночества.
Скоро полгода как сын уехал, и до сих пор ни единой весточки; даже забыл о его, отца, дне рождения. Старика одолевало смятение и беспокойство. “Не должно быть ни войны, ни сыновей”, – думал он. В совсем отчаянные дни он даже говорил себе, что ему незачем больше жить. И спасаясь от искушения небытием, надевал пальто, старую фетровую шляпу и бродил по городу. Спрашивал себя, каким путем сын уезжал из Парижа, и почти всегда направлялся к Сене. Стоял на мостах и рыдал.
Отец на улице Бак подыхал от одиночества.
По воскресеньям, чтобы не умереть, сидел целый день на скамейке в каком-нибудь сквере. Смотрел, как играют дети. И думал, что с ними будет, когда они вырастут.
Он каждое утро ходил на службу в церквушку в шестом округе. Молился от всего сердца. Думал: “Если Бог существует, мы не совсем одиноки”. Каждый вечер преклонял колени в гостиной и снова молил, чтобы с сыном ничего не случилось, чтобы он вернулся. Сыновья не должны умирать.
Отец на улице Бак подыхал от одиночества.
16
Род Монтегю, потомков британской аристократии, последние четыре столетия обитал в гигантском поместье возле Бьюли, деревни в Гемпшире, на самом юге Англии. На его землях и находилась четвертая, последняя школа УСО –