Последние дни Помпеи

– Они умерли! – проговорил Бурбо, впервые придя в ужас и забиваясь в глубину каморки. – Я не думал, чтобы опасность была так близка и так ужасна!

Негодяи уставились друг на друга. Можно было слышать, как бьются их сердца! Калений, более робкий по природе, но более жадный, оправился первый.

– Надо скорее обделать наше дело и бежать! – молвил он шепотом, пугаясь звука собственного голоса.

Он вышел на порог, остановился, потом пробежал по горячей мостовой и по телам своих мертвых братьев к священной часовне и позвал Бурбо. Но гладиатор задрожал и отступил.

«Тем лучше, – подумал Калений. – Мне же больше останется».

Он поспешно забрал из сокровищ храма все, что легче можно было унести, и, не думая более о своем товарище, бросился вон из священной ограды. При блеске внезапной молнии Бурбо, неподвижно остановившийся на пороге, увидал фигуру жреца, бежавшего со своей ношей. Он собрался с духом и решил последовать за товарищем, как вдруг к его ногам снова посыпался страшный дождь пепла. Еще раз гладиатор отшатнулся назад. Мрак окружил его. Но горячий, частый дождь продолжал сыпать сверху. Груда пепла все росла, издавая удушливый смрад, от которого захватывало дух. Несчастный задыхался. В отчаянии он снова пытался бежать. Зола завалила порог. Он вскрикнул, когда ноги его коснулись кипящей жидкости. Как спастись? Он не мог выбраться на открытое пространство, – даже если б это было возможно, он не отважился бы подвергнуться таким ужасам. Лучше остаться в каморке, по крайней мере, защищенным от удушливого смрада. Бурбо сел и стиснул зубы. Мало-помалу наружная атмосфера, столь удушливая и вредоносная, стала забираться в комнату. Долее он не мог выносить ее. Глаза его, растерянно блуждая кругом, упали на жертвенный топор, оставленный тут кем-нибудь из жрецов, он схватил его. С отчаянной силой своей атлетической руки он пытался прорубить себе путь сквозь стены.

Тем временем толпа на улицах уже поредела. Народ поспешил укрыться в каких-нибудь убежищах. Пепел стал заполнять более низменные части города. Но там и сям раздавались шаги беглецов или виднелись бледные, растерянные лица их при синеватом блеске молнии или неверном мерцании факелов, которыми они старались осветить себе дорогу. По временам кипящая вода, дождь пепла, внезапные, таинственные порывы ветра гасили эти блуждающие огни и вместе с ними последнюю надежду беглецов. По дороге, ведущей к воротам Геркуланума, брел Клавдий, напрасно стараясь отыскать путь.

«Если б мне удалось выбраться на открытое пространство, – думал он, – там, наверное, найдутся какие-нибудь колесницы за воротами, а Геркуланум недалеко. Слава Меркурию, мне немного терять, и это немногое тут, при мне!»

– Эй, помогите, помогите! – послышался чей-то жалобный, испуганный голос. – Я упал, факел мой погас, рабы мои бросили меня. Я Диомед, богач Диомед! Десять тысяч сестерций тому, кто поможет мне!

В ту же минуту Клавдий почувствовал, что кто-то схватил его за ногу.

– Будь ты проклят! Оставь меня в покое, дурак, – проворчал игрок.

– О, помоги мне, дай руку!

– На, вставай!

– Неужели это Клавдий? Я узнал тебя по голосу. Куда бежишь?

– К Геркулануму.

– Да будут благословенны боги! Нам с тобой, значит, по дороге, по крайней мере до ворот. Почему бы нам не искать убежища в моей вилле? Ты знаешь, там есть целый ряд подземных подвалов под фундаментом, какой дождь туда проникнет?

– Ты прав, – ответил Клавдий в раздумье. – А если набить подвалы запасами провизии, то мы можем продержаться там хоть несколько дней, если эта страшная буря не прекратится так долго.

– О, да будет благословен тот, кто выдумал у городов ворота! – воскликнул Диомед. – Смотри-ка, на этой арке зажжен факел, по нему направим свой путь.

На несколько минут в воздухе затихло. Фонарь на воротах далеко распространял яркий свет. Беглецы спешили вперед и прошли мимо римского стража. Молния озарила его бледное лицо и глянцевый шлем, но на его суровых чертах не было трусости даже среди ужаса! Он стоял прямо и неподвижно на своем посту. Даже этот ужасный час не смог превратить слугу Рима в независимого, самостоятельно рассуждающего человека, он по-прежнему оставался машиной, орудием жестокого могущества Рима. Он не двигался, несмотря на окружающие неистовства стихий: ведь он не получал разрешения покинуть свой пост и бежать[31].

Диомед со своим спутником спешили пройти в ворота, как вдруг им загородила дорогу женская фигура. Это была та самая девушка, чей зловещий голос так часто звонко звучал в ожидании «веселых игр» в амфитеатре.

– О, Диомед! – воскликнула она. – Дай мне убежище! Смотри, – она указала на младенца, прижатого к ее груди, – смотри на этого малютку! Он мой! Это дитя позора! Я не признавала его до этой минуты! Но теперь я вспомнила, что я – мать! Я взяла ребенка из его колыбели, у кормилицы, которая убежала! Кто, как не сама мать, вспомнит о младенце в такой час!

– Будь ты проклята с твоим визгливым голосом! Ступай прочь, негодная! – пробормотал Клавдий сквозь стиснутые зубы.