Последние истории

Внизу святой Евстафий опустился на колени перед оленем, у которого между рогами крест; дальше святой Христофор, тот великан, что несет маленького Иисуса на плече, словно зайца. Избавляющий от болезней костей и позвоночника. Прямо над ним святой Эгидий — рукою, пробитой вражеской стрелой, поглаживает лань. Покровитель страдающих мучительными страхами и приступами паники. Рядом святой Кириак — скромный мальчик с мисочкой, в его ведении — глазные болезни и все окулисты. Прямо над ним святая Маргарита Антиохийская, изображенная с маленьким чудовищем, а может, драконом, — к ней обращались женщины в интересном положении. Не помню, как она была замучена. Следом женщина в красном платье, с кубком в руке, опирающаяся на башню, — святая Варвара, покровительница доброй смерти, а стало быть тех, кто гибнет быстро: моряков, шахтеров и артиллеристов. Святая Екатерина Александрийская, обратив лицо к небу, держит в руке сломанное колесо. Орудие собственных пыток. Далее святой Власий в епископской митре, он, кажется, вылечил мальчика, подавившегося рыбной костью, и потому получил под свое начало болезни горла и ларингологов. А вот и святой Вит, исцелявший от безумия. Сейчас у него в руке сосуд со смолой — в кипящую смолу он был брошен; святой Вит сделался покровителем страдающих нервными болезнями и эпилептиков. Рядом мужчина, пригвожденный к дереву, — Пантелеимон, избавляющий от легочных хворей, ему молились чахоточные, пациенты санаториев. Ниже человек, который несет перед собой — словно дар — собственную голову, святой Дионисий, первый епископ Парижа, казненный за веру. После исполнения приговора он поднял свою голову и прошел с ней несколько шагов. Покровитель одержимых и страдающих от хронических мигреней. Надолго ли меня хватит? На эту гротескную мешанину телесного и святого, словно одно немыслимо без другого.

Рядом с Дионисием — Еразм, что держит накрученные на кривошип собственные кишки. Он ведает внутренними болезнями. И святой Георгий, известный всем прокаженным и страдающим венерическими заболеваниями. Наконец, кроткий юноша, пронзенный пучком стрел, — святой Себастьян, исцеляющий от заразных хворей. Все напоминает о курорте, о том, что здесь живут одни лишь больные.

Променяла я свою прекрасную Параскеву Пятницу — в кроваво-красном платье, с узкими, плотно сжатыми губами, со светлым ликом, обращенным к заполоненному душами небу, — променяла на этих монстров. Променяла простор иконы на тягостную круговерть призраков; ровный, бескрайний горизонт — на темные дни, в которых есть только рассветы и сумерки; прямые проселки — на кривые мощеные улицы; лица, каждое из которых кажется знакомым, — на те, что навсегда останутся чужими.

Когда у меня рождается девочка, я хочу назвать ее Маринкой, но Петро не разрешает. Детям надо давать имена универсальные, короткие, лаконичные и солидные, чтоб они повсюду чувствовали себя уверенно. Понятные каждому. Существующие во всех языках мира.

Р

Я делаю сто дел одновременно — тогда кажется, будто дирижируешь большим оркестром. Тут отмокают занавески, там уже греется утюг, а рядом, в его тепле, круглые яблочки дожидаются, пока я закончу их чистить, — свесили красивые ароматные завитки кожуры. Я же тем временем навожу порядок в шкатулке с нитками и пуговицами, и вода закипает, потому что надо ошпарить курицу для бульона. Каждое занятие продвигается на шаг, на кадр: я перепрыгиваю от одного к другому, стараясь менять очередность, не думать об очередности, стараясь удивить себя, чуть приподняться над землей и лишь слегка касаться каждого действия. В сущности, я верю, что все происходит само собой, и человеку достаточно только мизинчиком подталкивать мир вперед; тот уж знает, как надо. Это похоже на танец — между столом, шкатулкой, плитой и гладильной доской. Пляска затягивает меня, доставляет удовольствие. А что беспорядок — не страшно.

Петро это не нравилось — ни делать все сразу, ни беспорядок. Он занимал прямо противоположную позицию. К каждому действию готовился, взвешивал, планировал, начинал и заканчивал. Склонял голову, словно пудель, и думал. Вооружившись карандашом и сантиметром, набрасывал общий план. Часто заглядывал в книгу или журнал «Золотые руки». Было совершенно очевидно, что он все делает по два раза, сперва на пробу, мысленно, потом по-настоящему. Так что он жил дважды. Какая же жизнь сейчас закончилась? Та, пробная, или подлинная?

Может, ты умер предварительно, чтобы посмотреть, как там, все обмерить, отсчитать количество ступеней до рая или ада, проверить температуру, шаг за шагом спланировать путь, составить конспект, расписание? Даже если ты полагал, будто там ничего нет, может, стоило выяснить, как это — ничего нет? Каким швом подшито ничто. Из каких выткано красок.