Последние каникулы

— Жалобы такие: боль в правом подреберье и тошнота — у меня хроническая желчнокаменная болезнь. Еще — пульсирующая боль в затылке — давление, наверное, поднялось. Но — сначала все–таки желчный пузырь заныл. — Мужчина толково рассказал всё и терпеливо перенес осмотр, не капризничал, не забегал вперед с предупреждениями: «Здесь больно» — спокойный был дядечка. Пока Вадик возился, он услышал за спиной шепоток:

— Может быть, все–таки послать за местным врачом или давай я в город съезжу?

— Без прав останешься. От тебя ж разит, как из бочки! Подождем, что мальчик скажет.

— Мне кажется, — вздохнув, сказал Вадик, — что главное — это приступ холецистита, а давление, оно поднялось, вероятно, вторично. У меня есть дибазол и атропин, в ампулах.

— Что и надо! — отозвался Агеев, присаживаясь на соседнюю кровать. — Ручаюсь фармакопеей!

— Сколько там набухало? — негромко спросил больной, указывая глазами на тонометр. Вадик почувствовал напряжение в его голосе.

— Какая разница? — Он пожал плечами, и за его спиной все с облегчением засмеялись: «Так его, родимого! Много знать будешь!..» — Сейчас инъекции сделаю.

Когда он вышел на веранду, Надежда пригласила завтракать. Гости сели за стол, а Вадик, поставив на плитку стерилизатор, направился в горницу к больному.

— Нет! — сказал Ильичев, ловя Вадика за рукав. — Садитесь с нами, так не годится… — усаживая упирающегося Вадика, он тараторил, как всегда на лекциях. — Мне интересно узнать, как вам здесь работается. Я ведь декан все–таки… Представьтесь нам.

Надежда поставила перед Вадиком тарелку с яичницей, редкое в отряде блюдо, и он соблазнился, взял вилку.

— Вадик — доктор замечательный, — подходя к столу с зеленой поллитровкой, встрял дядя Саша. — Сам себе работу ищет! В другие деревни бегает. Тут был случай, — нараспев сказал он, прищуриваясь на стаканчики. — Поправимся?.. Схватило меня — помираю! Сердце из груди выпрыгивает — Ну, поехали!.. — Дядя Саша продышался, понюхал корочку, подождал, покуда гости кусок в рот возьмут. — В зобу дыхание у меня сперло, думаю — все, мальчик, кранты! А он прибегает — ка — ак даст мне в под–дых! И все. — Дядя Саша обвел всех глазами, в которых дрожали слезы. — Теперь здоров! В тот же день рыбы полное ведро ему! Или другой случай — не перебивай, доктор! — это же умереть можно! В соседнем селе, Василькове, у одного кулака — Охлопьев его фамилия, он и староста церковный и вообще… — Дядя Саша таинственно подмигнул. — У него во–от такой кобель в саду сидит, то есть сидел, значит. Верно говорю, Вадик? Кобель этот запах горькой ни на дух не. переносит — звереет! А был он на во–от такой цепи. А один чудак выпил — он к Охлопьеву в гости пришел по неизвестному нам делу — решил храбрость показать: погладить его, сахару дать. И через забор — не успел Охлопьев крикнуть — шасть! — Дядя Саша выдержал паузу и, прикрывая глаза, уронил: — Шестьдесят ран на теле!

— Пятьдесят одна, — поправил Вадик, — и лишь два укуса, остальное — поверхностные порезы. Не прибавляй, дядя Саша. — Чувствовал он себя неуютно.

— Молчи! Кровью истекает чудак этот, но храбрится. А Охлопьев в панике — гость умрет, гляди! Крозищи–то!.. Ну, кобеля впятером связали, в коляску мотоциклетную свалили и спрятали в хитром местье. Но, — дядя Саша пригрозил Охлопьеву вилкой, — мы то место сыщем и оштрафуем! А Вадик, доктор наш замечательный, — дядя Саша вдруг всхлипнул, — всего чудака зашил, бинтами обернул и в город отвез. Живет, говорят, чудак–то этот.

— Ну, дядь Саш! — вмешался Вадик. — Не зашивал я его. Скажешь, а меня под суд потянут. Шить–то нельзя. Да и нечем было.

— Да, веселая жизнь, — раздумчиво произнес Ильичев, нянча в руке стаканчик. — Ну, профессура; давайте выпьем за практикующих, молодых и старых, которые и есть медицина. Вам — тоже пить! — приказал он Вадику. — И не врите, будто не умеете.

Вадик хорошо делал уколы — напрактиковался у отца в госпитале, — поэтому больной облегченно вздохнул и, с благодарностью посмотрев на Вадика, сказал громко:

— Знаете, иногда так впорют, что неизвестно, где болит сильней — в черепе или в заднице.

— Я зайду часика через два, — отступил к двери Вадик. — Не прощаюсь.

Его проводили до дверей. А через два часа (больше он, как ни пытался, не выдержал), под сильным дождем прибежав в дом, он застал больного уже сидящим на кровати с расслабленным, порозовевшим лицом. Он возражал одному из собеседников, молчаливому, нескладно выглядевшему в куртке и закатанных черных брюках.

— …Но, ближайшие пятьдесят лет — наши: медиков, биологов. Техника и все эти ухищрения, о которых вы говорили, быстро исчерпают запасы знаний и появится, уже появилась, необходимость шире взглянуть на человека.

— По–новому, — подсказал кто–то.

— По–старому! Мы — частица Вселенной, малая, даже ничтожная, но часть целого. А вырвали человека из этой системы, вырвали Землю… А, доктор! Спасибо, кажется, миновало, — сказал он. — Теперь хоть до дома доберусь. Сейчас тронемся.

— А вы за рулем? Не стоило бы!