Последние каникулы

— Здесь? С ума сошел! — Обхватив его голову, Оля зашептала ему прямо в ухо, посмеиваясь: — Когда ты выступил, ну, думаю, теперь поеду я домой с утренней электричкой, потом смотрю, нет, при себе оставил. — Ее губы и волосы щекотали ему ухо. — Ты хитрый, Вадька! Хитрая московская бестия!

— Продувной, ох, продувной! — в тон ей зашептал Вадик, хватая ее за плечи, за изгибающуюся талию. — Охальник!

— Ох, охальник! — Она опять и опять отбивалась от его рук. — День какой длинный, Вадя! — прижалась к нему горячей щекой Оля. — Смотри, Ведьма умерла, а мы живем. У нее уже жизнь другая, она в раю с боженькой разговаривает, а мы — здесь.

— Бога нет, — сказал Вадик голосом командира.

— Это у тебя бога нет! — старушечьим голосом ответила Оля. — А правда, Вадька, есть еще что–нибудь, кроме вот этого? Ну, погоди, я серьезно!

— Ну, если серьезно… Биологию помнишь? — Оля кивнула. — Помнишь — генофонд? Генетический фонд вариантов человека. Не души, нет! Физических возможностей, способностей… Так вот!.. По теории вероятности, любая — и моя и твоя — комбинация генов может случиться только однажды. Поняла? Только один–единственный раз! Я мог быть рожден в каменном веке, до новой эры или в двадцать втором веке, и ты — в любое другое время. Но вот мы родились на этой земле, почти одновременно, и живем, такие, какие мы с тобою есть, но — однажды! Никогда — ты вдумайся: ни–ког–да! — больше нас вот таких не будет! Не будет никогда девушки — твоего двойника… Ну, а душа…

— Ты думал про это, да, Вадя? Это хорошо, — тихо сказала Оля.

— А все остальное просто: круговорот веществ в природе. Смешно? — сконфуженно улыбнулся он.

— Ничего тут смешного нет, — ласково ответила Оля. — Ты… — Но в это время около двери послышались голоса.

— Давай здесь сражнемся, — гремя шахматами в коробке, предложил кому–то Игорек и вошел в столовую. — Пардон! Миль пардон, мадемуазель, мосье! — И хохотнул.

— Идем! — Оля встала. — Всю песню нам, гад, испортил.

— Я этому Игорьку фасад покрашу! — свирепо пообещал Вадик. — Не по первому разу шутит.

— Злится, ревнует, — сказала Оля. — Ну да! А ты и не знал? Эх ты, филин! — Она засмеялась. — Ну, не как при любви ревнуют, а… Просто ему хочется вот так со мной посидеть. Ишь, хищник! Я его сразу раскусила!

— А меня?

— С тобой у меня ошибочка вышла, каюсь. — Оля толкнула Вадика лбом в плечо. — Думала, ты рыба вареная. — Она запрокинула голову, подставляя губы. — Ну! Сама прошу!

Они были уже за лагерем, на тропинке, едва натоптанной над обрывистым берегом. Под рукой жило ее тонкое податливое плечо, от него шло тепло даже из–под курточки. У дуба она остановилась, закинула Вадику руки на шею и не отстранилась, когда его жар передался ей. Ах, никогда она не была такой!

— Люблю! — шептал ей Вадик. — Люблю тебя! — Она уступала ему, то суетливо и слабо сопротивляясь, то замирая, покорная, — Оля! — позвал он ее, задыхаясь. — Ну, скажи!

Она вздрогнула, открыла глаза и, как сквозь сон, слабо улыбнувшись, села, поникнув плечами, склонив набок голову. Дальний свет луны чуть бледнил ее лицо. Вадик закурил и лег навзничь, лицом к мутному, встревоженному небу.

— Странный ты, Вадька! Не пойму тебя! — озабоченно произнесла Оля. — Как дальше будет? Ты вправду меня любишь? Тогда почему ты?.. Ну, у тебя, в медпункте… Испугался, что обженю?

— Ты про это? А ты смелая, Ольке!.. — восхитился Вадик. Он сел так, чтобы видеть ее лицо, дотронулся до него. — Объясню. Красть не хочу! Понимаешь? Ведь ты то огонь, то лед. Есть вещи, которые я в тебе совершенно не понимаю!

— А я в тебе, — быстро и серьезно сказала Оля.

— Когда ты, как сегодня, мне даже страшно делается: вдруг ты завтра все перечеркнешь? Ты мне нужна и ты мне не даешься. — Оля засмеялась, и Вадик торопливо поправился: — Ну, то есть я хочу сказать… Ты — свободный человек, точно знаю!

— Чудик ты, Вадька! У тебя девушки раньше были? Ну, признайся, Вадя! Я за старое ревновать не стану.

— Была, — буркнул Вадик, отворачиваясь. — Только она меня не любила. Держала рядом, не понимаю для чего. У нас все было, вроде бы ничего больше не пожелаешь — знаешь, так некоторые думают? — а шел к ней на свидание, как на войну. Измучился я с ней, — признался Вадик.

— Ты тоже требовал от нее все объяснить, все назвать? А она молчала, да? — Оля вела пальцем по его носу, по губам. — Она просто не любила тебя, это ты точно угадал.

— Человек — святыня! — сказал Вадик, — А женщина вдвойне. Потом она меня ненавидела. И, может быть, всю жизнь ненавидеть будет. А за что? За то, что не полюбила меня?

— А ты не робкий, да, Вадя? Ты просто интеллигент, да?

— Ой! Оставим этот разговор, противно! Так и слышу интонации твоего друга.

— Он здесь ни при чем! — отрезала Оля. — Я спрашиваю: ты интеллигент? Мне это нужно знать от тебя. Ну?

— По происхождению и по убеждению — да. — Вадик улыбнулся и получил за это по макушке. — Оля, драться нехорошо! — Его продолжали бить. — Ну, Оль! Бить интеллигента нельзя, он слабый! Ну, Оль!.. Больно! Отрекаюсь, отрекаюсь!.. Я робкий!