Последние сто дней рейха

Кокатри удалось добраться до лагеря только к вечеру, поскольку все дороги были забиты беженцами. В Равенсбрюке Гесса не оказалось — еще раньше он попал в автомобильную катастрофу. Кокатри описал все зверства, которые совершались в отношении заключенных, этапировавшихся из Заксенхаузена, и предупредил майора Фрица Сухрена, что всех ответственных за это ждет наказание. Он предложил передать заключенных под контроль делегата Красного Креста и держать их в бараках до прихода русских.

Однако Сухрен ответил, что у него имеются строгие инструкции от самого Гиммлера эвакуировать лагерь. Кроме того, военная ситуация не так уж безнадежна — русских не только можно еще остановить, но и отбросить обратно в степи в результате мощного контрнаступления, которое вот-вот начнется.

— В лагере могут остаться лишь 1500 больных, — сказал он. — Вам известно, что больные русские стояли на коленях и умоляли не бросать их, с тем чтобы они не попали в руки своих же?

На следующее утро 25 апреля несколько тысяч женщин были построены перед главным зданием лагеря. Сухрен принял Кокатри в своем кабинете и начал говорить о хорошем моральном облике своих «дам», предлагая почитать рекомендательные письма, написанные ему.

В этот момент вошла женщина в форме СС и доложила, что вся документация лагеря уничтожена.

Комендант лагеря украдкой подал ей знак умолкнуть, затем представил ее Кокатри и спросил, как обращаются с эвакуированными заключенными.

— Гуманно, — нравоучительно ответила надзиратель.

— Вот видите, — выкрикнул Сухрен.

Он триумфально поднял руки и пустился в рассуждения о пользе системы концентрационных лагерей, подчеркивая большие результаты, достигнутые в образовании и тренировке заключенных. Он заявил, что все ужасы, которые писали о лагерях, не что иное, как пропаганда, и предложил Кокатри самому осмотреть лагерь.

То, что Кокатри увидел, напоминало Шталаг, хотя здесь в бараках стояли трехъярусные койки. Он посетил лазарет, библиотеку и на удивление чистенький изолятор, но ему не разрешили посмотреть несколько зданий в восточном секторе, где, по словам Сухрена, находились швейные мастерские по пошиву обмундирования для вермахта.

Сухрен как бы невзначай остановил заключенную и спросил, избивали ли ее и как обращались. Имеются ли у нее какие-либо жалобы? Женщина только стала благодарить своих пленителей и восхвалять их. Затем были остановлены другие заключенные — и все они останавливались Сухреном, — и результат опроса оказался тем же. Каждый раз Сухрен поворачивался к представителю Красного Креста и мрачно говорил: "Битте!".

Майор подозвал охранницу СС.

— Обращаетесь ли вы грубо с заключенными? — спросил он.

— Это строго запрещено, — ответила возмущенным тоном охранница.

— А если вы их ударите?

— Тогда нас накажут.

Еще несколько охранников ответили на аналогичные вопросы таким же образом. Уже на выходе из лагеря Кокатри так и подмывало попросить майора показать ему газовые камеры и крематорий, но он сдержался. В кабинете Кокатри встретил полковника СС Кейделя, начальника лагеря Заксенхаузен, который не подтвердил, что во время марша из его лагеря убивали заключенных. Кокатри настаивал на своем, сказав, что два водителя и представитель Красного Креста видели своими глазами, как были совершены несколько убийств.

Кейдель пожал плечами.

— Возможно, кто-то из охранников и убил кого-то, но только для того, чтобы облегчить их страдания. Это было сделано из гуманных побуждений. Я вообще не понимаю, зачем поднимать столько шума из-за нескольких смертей ведь никто же не говорит о страшных бомбардировках жителей Дрездена.

Некоторые из офицеров, возможно, и действовали слишком поспешно, признал он, плохо с заключенными обычно обращались венгры, румыны, украинцы — словом, люди другой ментальности.

Кокатри уехал из лагеря с Сухреном, который, взяв его фамильярно за руку, сказал доверительно, отчего это выглядело еще более отвратительно:

— Со мной вам здесь бояться нечего.

Ранним утром Шернер, которому недавно присвоили звание фельдмаршала, приземлился в аэропорту рядом с Берлином и поехал в бункер, куда его вызвал Гитлер. Шернер подумал, что это связано с тем, что Гитлер каким-то образом узнал о его попытке начать переговоры с Западом. Так же как и Гиммлер, Вольф и Штайнер — все руководители СС, — он делал это самостоятельно. Инициатива, однако, исходила от доктора Ганса Кауфмана, чиновника министерства иностранных дел, который поссорился с Риббентропом и был переведен в группу армий «Центр» в пулеметный батальон. Доктор Кауфман убедил Шернера, что чешских националистов можно использовать для ведения сепаратных переговоров с союзниками. План был непростым, но после множества тайных поездок доктора Кауфмана два военных немецких самолета с чехами вылетели — один в Швейцарию, а другой в Италию. Однако британцы и американцы, не зная, что за чехами стоит Шернер, отказались иметь с ними дело.